Дожить до весны - читать онлайн книгу. Автор: Наталья Павлищева cтр.№ 23

Но убирать снег необходимо…

Все закутаны с головы до ног, дети замотаны так, что одни глаза видны в узкую щель платков или шалей, да и не ходят маленькие дети по улицам, взрослые стараются оставлять их дома. В домах тоже холодно, так холодно, что лед на воде по утрам удается пробить с трудом, но все же теплей, чем на улице.

А еще темно. Многие стекла выбиты взрывной волной, потому окна закрыты одеялами или фанерой. Фанера пропускает холод, но хоть от ветра защищает, а одеяла закрывают свет совсем. Керосин или масло в коптилке надо беречь, потому их не зажигают днем. Вот и лежат дети в холоде и темноте под грудой одежды.

Стужа… Мороз, кажется, сковал не только Неву и Фонтанку, Мойку или Лебяжью канавку, он сковал тела, силы, сами души людей. Упавших на улицах не поднимают. Не потому, что жестоки, просто сил нет. Оголодавшие до последней степени люди знают: попытаешься помочь, упадешь сам и тоже погибнешь. А для многих это смерть оставленных дома детей.

Особенно страшно, если с собой карточки, ведь их потеря означает гибель всей семьи.

Упавшие, особенно пожилые люди, от помощи нередко отказываются, не желая тащить за собой еще кого-то. Падение – это смерть. Каждый выход из дома – за хлебом ли, за водой или еще за чем-то – как проход над пропастью по проволоке, как смертельная рулетка. Но человек так устроен, что, пока жив, борется. Если перестанет бороться, то умер, пусть и передвигает еще ноги.

У блокадного Ленинграда женское, детское и старческое лицо. Вернее, только глаза, в которых боль и сосредоточенность. В обледеневшем городе живут одной мыслью: дойти. Все, кто может что-то дать фронту и вообще работать, давно на казарменном положении, это спасает от необходимости пешком преодолевать большие расстояния по сугробам, но лишает возможности иногда даже узнать, как там дома твои родные. Троллейбусы встали совсем, а трамваи ходят так редко, что взять их можно только штурмом, сил на который нет.

Детей тех, кто на казарменном положении или в больнице, определяют в детские дома, а самых маленьких, если есть кому водить или забирать, то в садики и ясли. Там кормят лучше, чем дома, правда, забирая карточку, но зато дают суп, которого в семье может и не быть. И в школе в столовой тоже суп есть, тоже по карточке.

Но почти все школы закрыты. Младшим трудно ходить и сидеть в мерзлых классах, а старшие работают – у станков, тушат зажигалки, помогают в госпиталях, в больницах, ходят за хлебом…

Очередь за хлебом в булочной особенная. Она страшна и величественна одновременно. Будет ли хлеб, привезут ли? Каким-то чудесным образом весть о том, что хлеб привезут, разносится по району в отсутствие телефона и бабушек, сидящих на лавочках у подъезда, мгновенно. Иногда об этом объявляют по радио, иногда нет, но у булочной уже с пяти-шести утра стоит народ. Это в основном старики и дети, остальные на работе или службе. Никто не толпится, очередь стоит ровно, даже если приходится изгибаться вокруг сугробов, все плотно прижимаются друг к другу – так теплей и больше вероятность, что не упадешь. То и другое важно, ведь на жутком холоде нужно не только добрести до булочной, но и отстоять несколько часов, не обморозившись.

На ногах огромные, на несколько размеров больше обычных, валенки, это тоже не случайно. В большие валенки можно много всего набить и подложить вниз, это сохранит тепло хоть на время.

Нужно собраться в комочек, так тепла расходуется меньше, прижаться к спине стоящего впереди и замереть, чувствуя своей спиной дыхание стоящего следующим. Иногда из очереди кто-то выпадает – его жизнь закончилась. Если рядом стоят соседи по дому или просто знакомые, то забирают карточки, чтобы спасти оставшихся у умершего дома. Если нет, то очередь просто смыкается. Труп заберут, если только его не занесет снегом до весны.

Когда приезжают сани с хлебом, никто не пытается прорваться в булочную, очередь так и проходит – медленно, как стояла. Это правило, которое соблюдается неукоснительно. Толкаться или лезть без очереди нельзя. Никто правило не устанавливал, но все соблюдают, понимая, что иначе смерть всем. Разве что в магазин набиваются плотно, даже если там не топится печь, от множества людей становится теплей.

Больше всего боятся подростков, которые выхватывают полученный хлеб и даже карточки. Стоит такому появиться в булочной, как все поджимаются, словно прикрывая собой самое дорогое. Жалко этих голодных мальчишек, часто оставшихся без родителей и поневоле промышляющих мелким разбоем, но вылавливать беспризорников ни сил, ни людей пока нет. Хотя бьют их постоянно и довольно жестоко. Но для них главное – успеть запихнуть хлеб в рот, чтобы под ударами прожевать, проглотить вырванный у другого кусочек.

Некоторые голодные подростки не отнимают, но промышляют тем, что канючат:

– Тетенька, дайте довесочек?

Отдать довесочек к и без того крошечному ломтику, значит, оторвать его от себя или своих родных. Но иногда дают. Тогда счастливый мальчишка быстро запихивает свою добычу в рот, стараясь проглотить как можно скорей, пока не появился конкурент и не отобрал. Смотреть на таких голодных детей страшно, но и кормить их тоже нечем: отдашь свой хлеб, твои собственные дети станут попрошайками завтра.

Попрошаек немного, их стараются выловить и определить в детские дома либо на работу, если уже есть тринадцать-четырнадцать лет. Иногда вчерашние попрошайки становятся героями трудовых будней. Но куда чаще они проклятье людей из очереди в магазин.

Во время обстрелов и даже бомбежек никого из очереди не прогнать, все боятся не получить заветные граммики. Многие стараются отоварить и завтрашние тоже, ведь кто знает, доживешь ли до завтра. Большинство так и съедает свой хлеб – завтрашний сегодня. Продавать по карточкам следующего дня вообще-то не положено, но продавцам не запрещают. А вот на несколько дней вперед они не рискуют и правильно делают, бывало ведь, что, не сдержавшись, люди съедали весь купленный хлеб и умирали – кто потом от голода, а кто от несварения в тот же день.

Еще одна примета: в случае очень сильной бомбежки или опасности торопились поскорей съесть отложенный хлеб – вдруг убьют и он пропадет?

Проведать Станислава Павловича зашел племянник Борис. Он ходил с трудом и долго стоял на площадке перед дверью, не в силах отдышаться после подъема на второй этаж.

До войны Борис работал в исполкоме, летом занимался эвакуацией музеев, но давно уже не появлялся у них в доме, а потому Станислав Павлович ничего не знал о судьбе племянника и его семьи.

– Боря, ты? Проходи, садись ближе к печке, она еще теплая.

Расспросы получились тяжелыми, Борис объяснил:

– Ходил проведать Марининых родных… Решил на обратном пути и к вам заглянуть.

– И?

По тому, как помрачнел Борис, понятно, что проведывать некого.

– Погибли. Мария Петровна умерла, остальные под бомбой…

– Боря, а твои как? Марина, детки? Ты же их эвакуировал?