Гринтаун. Мишурный город - читать онлайн книгу. Автор: Рэй Брэдбери cтр.№ 23

За год до этого я начал носить очки. Частота драк и потасовок в результате этой нехитрой метаморфозы возросла неимоверно, так что становилось невмоготу. Но встреча с мистером Электрико внушила мне веру и новое мужество.

Мистер Электрико участвовал в карнавале в честь Дня труда, который ежегодно на неделю приезжал на Озеро со своей паровой каллиопой, ожерельем лампочек «мазда» и смертельными номерами. Помнится, в тот год за несколько дней до карнавала умер мой дядя, и в День труда, через десять минут после похорон, проявив неподобающую спешку и неуважение к усопшему, я заторопился в карнавальный городок навстречу послеполуденным чудесам. Там выступал мистер Электрико, худощавый, бледный, аскетичной наружности, энергичный, с искрометным взглядом и большой белой шевелюрой, полыхавшей у него на голове и колыхавшейся на ветру; ему было за шестьдесят. Он очень походил на артиста, исполнявшего роль доктора Преториуса в фильме «Франкенштейн». Он слыл чудом магии, восседал на электрическом стуле, облаченный в несколько черных бархатных мантий. Его лицо горело, как белый фосфор, голубые искры шипели на кончиках пальцев, стоило вам протянуть руку и прикоснуться к нему. Он сотрясался от огня и электричества, и я ходил снова и снова, днем и ночью смотреть, как его хрупкое тело прожигают десять тысяч вольт, если верить конферансье.

Карнавал пропах капустой, заржавел и обтрепался по краям, подобно облезлой львиной шкуре, но мистер Электрико сидел как бог, белый и освещенный, посреди всего этого, и свечение его лица заглаживало прорехи на брезенте и заново окрашивало облупленные вывески и выцветшие костюмы. Я чувствовал, как его глаза прожигают меня. Он продавал маленькие вазочки с сюрпризом, в которых мгновенно исчезали черные шарики. Я купил одну такую за десять центов. Назавтра, в жаркий полдень я вернулся на карнавал с жалобой на поломку моей волшебной вазочки. Начнем с того, что она была бракованная, можно ее заменить?

Я нашел мистера Электрико вне магического шатра и изложил ему свое дело. Он молча кивнул, завернувшись в черную мантию, и завел меня внутрь, где чернорабочие и размалеванная тетка с разгоряченной лоснящейся физиономией резались в карты и сквернословили.

– Будьте любезны, – очень внятно промолвил мистер Электрико со слабым английским акцентом, – не выражайтесь при ребенке.

Снабдив меня новой волшебной вазой, он вышел со мной на прогулку по берегу озера, и мы сидели и говорили о магии и жизни и о том, что называется философией. То есть говорил мистер Электрико, а я слушал или отвечал на его немногочисленные вопросы. Кем я хочу стать, когда вырасту? Чем я собираюсь заняться?

– Я хочу стать магом, – сказал я. – Лучшим на всем белом свете.

Он не высмеял меня. Пожалуй, он оказался первым взрослым, который не поднял на смех мои планы, а затем он сказал мне очень значимую вещь. Он сказал, что встречался со мной раньше, много лет тому назад, что он видел мои глаза, мой взгляд в облике юноши, который умер у него на руках на поле боя во Франции во время Первой мировой войны.

Разумеется, я был глубоко впечатлен и взволнован повествованием мистера Электрико. Я почувствовал себя причастным к более обширному миру, чем тот, который меня окружал. Я ощутил себя бессмертным, одаренным частицей, принадлежавшей кому-то в прошлом. Я ходил встречаться с мистером Электрико каждый день, пока карнавал находился на осеннем озере, а когда он уехал, то дал мне свой адрес. Он сказал мне, что он священник, лишенный сана, и велел мне писать. Излишне говорить, что мои письма остались безответными, но каждый карнавал, посещенный мной за последние девятнадцать лет, напоминает, что нужно поискать мистера Электрико. С тех пор я так и не встретил его, но премного благодарен ему и мистеру Блекстоуну, циркам, карнавалам и магии за чувство живой фантазии, обретенной мною в детстве.

Не то чтобы другие дети не увлекались этими странствующими мирами фантазии, но, оглядываясь назад, я могу с уверенностью сказать, что ни один из моих друзей не бросился в объятия магии и иллюзий с такой же страстной энергией и обожанием, как я. Я донимал маму просьбами поехать в Чикагский театр магии. Я собирал цирковые флаги из пустых витрин. Я напяливал костюм Летучей мыши с большими черными бархатными крыльями, выкроенными из бабушкиной оперной мантии, и висел на октябрьских деревьях, наводя ужас на прохожих. Я сделался гориллой с помощью джутового каната, раскачиваясь между деревьями со своей собственной бандой Тарзанов. Все, что хоть отдаленно напоминало фантазию, было моей добычей.

Старательно, день за днем, целый год я записывал от руки диалоги из радиопередачи «Чанду-Волшебник». Я собирал и до сих пор храню в старом сундуке воскресные и ежедневные выпуски Бака Роджерса, Флэша Гордона, Брика Брэдфорда и Тарзана. Свои первые рассказы в возрасте одиннадцати лет я писал на большущем рулоне оберточной бумаги, который раскручивался по мере развития сюжета. Я диктовал этот материал своему другу Биллу Арно, который писал куда разборчивее, чем я. У Билла имелся ручной фильмоскоп, и каждый вечер, на протяжении многих лет мы отправляли Тома Микса вниз по одному и тому же холму в погоню за злодеями или же (моя идея) прокручивали диафильм в обратном направлении, и тогда уже злодеи, задом наперед, преследовали Тома Микса, а он возмущался, заглатываемый обратно по холмам некоей непреодолимой невидимой силой.

Именно эти истоки и Хэллоуин, озеро, карнавалы, маги-волшебники моего родного города подпитывали почти все рассказы в моей первой книге «Темный карнавал».

Делая первые шаги на литературном поприще, я так увлекался технической стороной ремесла, что мои ранние рассказы были провальными с эмоциональной и качественной точки зрения. Моим первым рассказом для журнала «Weird Tales» стало неудачное повествование под названием «Свеча» с предсказуемой кульминацией, с привлечением знакомого сюжета и стандартных персонажей. То же относится к моим первым рассказам для журналов «Planet» и «Thrilling Wonder Stories». И только когда я научился писать на основе собственного опыта и после того, как я задавался вопросом: «А что нового ты можешь сказать на этом поприще?», мои рассказы стали обретать известную степень самобытности. Я полагаю, секрет хорошего сочинительства на любом поприще заключается не в том, чтобы угодить этому поприщу, а в том, чтобы попытаться раскрыть какую-то грань своей личности, которая достаточно отличается, чтобы обогатить это поприще. Следовательно, я не верю в «тенденциозный рассказ», а твердо и решительно верю в «прочувствованный» и «эмоционально пережитой» рассказ. Повесть, в которой я впервые отступил от технических эффектов и забыл о них, зато дал волю своим страстям, называлась «Ветер». Оригинальная версия этого рассказа, хоть и сыроватая, раскрывает, что я, по крайней мере, вступил в контакт с «творческим потоком». Под этим я подразумеваю, что каким-то образом соединил свои чувства с ритмом, естественным и неизбежным для этого рассказа. Рассказ должен быть подобен реке, текущей и никогда не останавливающейся; ваши читатели – пассажиры судна, плывущего вниз по извилистому руслу сквозь постоянно меняющийся пейзаж. Такой «поток» возникает, только когда писатель пишет достаточно долго, чтобы забыть свои опасения, рефлексию и свое ремесло, и позволяет чувствам разнести его сознание вдребезги, если необходимо. Время критического анализа наступает на следующее утро. Автор, отвлекающийся на критический разбор своего труда в процессе работы, запутается. На это хватит времени, когда он будет работать над вторым, третьим или четвертым черновиком.