Подмастерье. Порученец - читать онлайн книгу. Автор: Гордон Хафтон cтр.№ 17

— Ну а ты такой сноб.

— Мой любимый фильм, — влез я, — когда я был жив, в смысле… «Мальтийский сокол». — Они уставились на меня непонимающе. — Но сейчас, думаю, это должна быть «Ночь живых мертвецов» ^[21].

— Хотите попкорна?

Наши клиенты забрали билеты, и мы последовали за ними через череду двойных стеклянных дверей, по узкому наклонному коридору и в нижний кинозал. Свет уже пригасили. Публики оказалась немного, и мы нашли место в заднем ряду прямо позади нашей пары. Пока шла реклама, Смерть и Мор пререкались из-за рассадки, поменялись местами с полдесятка раз и не урегулировали противоречий, пока не возникли первые титры. Но и тогда они склонились ко мне переспросить (еще раз), не забыл ли я пакет, и я (еще раз) сказал, что нет, и тут фильм — мрачные субтитры, в первой сцене Смерть играет в шахматы со средневековым рыцарем, вернувшимся из Крестового похода, — начался.

При первом же появлении угрожающе парившего ястреба я вздохнул и глянул на наших клиентов. Они безучастно таращились на экран. Миниатюрные картинки с экрана запечатлелись у мужчины в очках. Он положил левую руку женщине на бедро и время от времени его поглаживал. Через пару минут открыл рюкзак правой рукой, влез внутрь и достал увесистый пакет «Пирушек». Как ни удивительно, я ощутил приступ нежности и сожаления.

Прошло полчаса или около того, за которые я трижды чуть не заснул — и просыпался всякий раз от гогота Смерти, который считал все происходящее потешным. Осознав, что поспать мне толком не дадут, я позволил мыслям уплыть.

Они вновь привели меня к женщине, стоявшей у моего столика в кафе на автобусной станции, к ее качким черным волосам и карим глазам, к белому месяцу, отразившемуся в ее черных зрачках.

Ее звали Эми. Она была моей первой любовью, единственной значимой. Мы прожили вместе почти три года, в квартире, которую я снимал на восточной окраине городка, и сколько-то времени счастливо плавали в спокойном море. Но недолго. Я хотел того, что было у моих родителей, — постоянства и семьи, а также — ясно очерченного будущего. У Эми же был вкус к жизни и экспериментам, и я его не разделял. Она желала получать любой возможный опыт, ломать всякую преграду, какую встречала на пути, — и вскоре обнаружила, что границы моей территории и впрямь очень узки.

И она ушла; за последовавшие пять лет немоты я позволил появляться лишь одному болезненному воспоминанию о нашей связи.

Однажды зимним субботним утром мы лежали вместе в постели. Все почти завершилось — может, две-три недели до конца. Но у нас наступила спокойная полоса. Мы не ссорились уже несколько дней и даже обнаружили кое-что из старой взаимной увлеченности. Эми лежала на мне в ночной рубашке, гладила меня по голове и тихонько целовала в щеку. Постепенно я возбудился, она потрогала меня и скатилась прочь.

— Погоди, — сказала она, улыбаясь. — У меня для тебя сюрприз.

Я попытался притянуть ее обратно, но она оказалась шустрее. Вышла из спальни и поспешила в кухню. Я полежал несколько минут, прислушиваясь к намекам, но слышал лишь, как она открывает и закрывает ящики. Начал все больше настораживаться.

Она вернулась с пластиковым пакетом и большой резинкой. Забралась со всем этим на нашу кровать, сняла ночнушку, надела пакет на голову и затянула резинку на шее. Она заговорила, и пакет всосало ей в рот.

— Трахни меня, — сказала она. — Сними пакет, прежде чем я отключусь. Но сначала трахни… Давай.

Я не ответил. Лежал, замерев. Чуть погодя она стянула пакет и резинку, отбросила в сторону.

— Господи, какой же ты, нахер, зануда, — сказала она.

И правда: я зануда. Сейчас мне достается роскошь считать тот случай забавным, пусть и чуточку грустным, но тогда я попросту не мог понять, зачем она хочет играть в игры со смертью. А поскольку выразить этого чувства не мог, мое бездействие оказалось унизительным для нас обоих.

Неудивительно, что она ушла.

После ее ухода я схлопнулся в ничто и начал заново. Я сбросил все шаблоны, придававшие мне форму: родителей, страх экспериментов, свою личную историю. Я пересоздал себя по собственному образу и подобию и отрастил крепкую внешнюю броню… И потому когда моя мать нашла меня и выкрикнула мое имя через весь ресторан, я уже стал другим человеком. Упав на пол и разрыдавшись, я оплакал труп своего прошлого.

Природа моей сексуальности тоже полностью изменилась. Как когда-то Эми, я теперь желал исследовать границы моей свободной воли. Я желал покарать невинность, что причинила мне столько страданий. Стремился открыться новым желаниям, чтобы ничто уже не могло меня уязвить. Поначалу аппетиты мои были традиционны. Я хотел, чтобы женщина передо мной медленно оделась или разделась — или чтобы помастурбировала у меня на виду. Я хотел посмотреть, как она занимается любовью с другими людьми или записать наши с ней занятия на видео, чтобы потом посмотреть самому, когда буду один. Я желал привязать ее — или чтобы она меня привязала, ощутить угрозу удовольствия и подавления. Но постепенно, с каждыми следующими отношениями, границы моего желания раздвигались. Я не переносил физической боли — зажимы для сосков, игры с воском, пирсинг, порка и побои были для меня под запретом с самого начала, — но я пристрастился к ПВХ и коже, к сексуальным игрушкам и играм — и к опасности. То, что прежде я считал извращением, теперь втянулось в рамки нормального.

Я создал взрослый вариант своей же детской любознательности. Откуда узнать, чего ты хочешь, пока не попробуешь? Но чем больше я пробовал, тем большего хотел — и тем меньше оно удовлетворяло.

До того как однажды не обернулся за тем столиком в кафе на автобусной станции, я никогда лично не вовлекался в свою работу. Вопреки искушениям, вопреки тому, что я фотографировал, снимал на видео, писал на диктофон и конспектировал, вопреки самым сокровенным сведениям, какими располагал, я давил любые зарождавшиеся чувства. Но вид месяца, отраженного в глубоких черных озерах глаз Эми, оказался роковым. Он вызвал к жизни слишком многие воспоминания. Словно кто-то сунул мне в лицо громадную паяльную лампу и озарил тьму, что укрывала мое прошлое.

* * *

— Конечно, помню.

Я кивнул и пожал ей руку, она присела рядом. Мы неловко поболтали пару минут, обменялись сведениями и банальностями, а затем она умолкла. Поигралась с пряжкой на сумочке из крокодиловой кожи, вероятно, проговаривая слова, которые репетировала тысячу раз, а может, думая о чем-то совсем другом. Знать, что именно происходит у нее в голове, я не мог никак — никогда. Она выдавала что бы то ни было, лишь когда была готова. И я, вглядываясь ей в лицо — ища намеки, — просто ждал, когда она заговорит. Она была бледна и утомлена, однако во всем остальном — собранная, элегантно одетая в жатый льняной пиджак и такие же брюки. Тяжелое золотое обручальное кольцо подкрепляло галактику чрезмерных украшений на всем остальном ее теле.