Возрождение Зверя - читать онлайн книгу. Автор: Ульяна Соболева cтр.№ 45

Курд смотрел и понимал, что, наконец, своими глазами увидел смерть Мокану. Четвертую и окончательную. Понял это, услышав странный звук. Капание воды? А потом снег, вечно покрывавший тропу, ведущую к замку, начал окрашиваться в красный цвет. Цвет крови Морта. Цвет слез Мокану. У нейтралов она снова становится алой и насыщенной.

Курд сдержал покашливание, рвущееся из груди. Не из деликатности, но не желая помешать прощанию Морта с Мокану.

Когда через несколько минут, а может, и все полчаса Морт обернулся к своему начальнику, Курд понял, что церемония захоронения удалась. Глаза вершителя были пугающего белого цвета. В тех записях, что Думитру изучал когда-то, итог должен был быть именно таким — в подопытном вымирает и истлевает все живое, и первый тому признак — изменившийся цвет глаз.

Когда солнце заходит за горизонт, здесь, в полуразрушенном войной с нейтралами Асфентусе, оно окрашивает полосу, где земля сходится с бездной, в багрово-красный цвет, бросая рваные перья цвета крови в темнеющее небо. И я смотрю, как медленно эти полосы из ярко-пурпурного бледнеют, умирая и исчезая по мере того, как мрак опускается на город грехов. Где-то там, за чертой катакомб Носферату, мой муж сражается совершенно один. Да, с ним полчище самых жутких бессмертных убийц и каждый из них стоит десятерых вампиров или ликанов, а то и пятидесяти, но он там один. Я его одиночество чувствую через расстояние и у меня душа разрывается от той боли, которую испытывает он, считая меня предавшей его тварью, зная, что его сын восстал против него и нет никого в целом свете, кто стал бы на его сторону в этот раз…

Но он ошибается — никого, кроме меня. Я пыталась его звать. Тихо, так тихо, что сама себя едва слышала, потому что знала — не ответит. Они все могли бить его сколько угодно. Они все могли ему не верить, и он бы пережил это с достоинством того, кого предавали и бросали не раз. От кого постоянно ждали подлости, и ему было плевать на них всегда, он был выше этого.

Мой гордый. Мой такой ранимый и до абсурда гордый. Ты бы лучше позволил им считать себя последней мразью, чем унизился до объяснений. Потому что они должны сами верить в тебя, и когда этой веры нет, то ее не станет больше, даже если ты раздерешь себе грудь когтями и истечешь кровью у них на глазах. И я понимаю, насколько Ник прав… понимаю и схожу с ума от того, что в этой правоте с ним рядом никого нет. Даже меня. Нейтралы слишком сильны и могущественны, чтобы дать уйти от правосудия кому бы то ни было. И лишь слившись с ними в единое целое, Ник мог обрести власть, благодаря которой защищал бы нас всех, контролировал бы врага изнутри. Вот что он пытался сказать мне, когда смотрел в глаза и сжимал мои руки все сильнее, спрашивая о сыне… а я… я ответила ему сомнениями, которых он не заслужил и не ожидал. Я ударила его прямо в сердце.

Мой побег… сломал меня саму настолько, что я боялась звать Ника. Ненавидела себя и боялась понять, что он так же сломлен и уже никогда не соберет себя по кускам ради меня. Зачем? Ведь я бросила его. Я отвернулась от него. Я посмела усомниться в его любви к своим детям и… и я позволила им прийти убивать его.

Когда я думала об этом, внутри все разрывалось от тоски и безысходности, от отчаянного желания бросить все и бежать к границе, валяться у него в ногах, цепляясь за голенища сапог и молить простить меня, молить перестать думать, что я могла с ним вот так… молить смотреть мне в глаза. Ему ведь больше некому верить. Это у меня есть отец, сестра, брат, дети, а у него… у него всегда была только я. Тонкая нить, удерживающая гордого и свободного зверя рядом с семьей, и он держал эту нить изо всех сил, как мог и как умел, а я ее у него из ладоней вырвала. И теперь мой муж один сражается там с врагами против других врагов. Против собственного сына и брата. И я ничего не могу с этим сделать. Потому что они все не верят даже мне… а я ненавижу их за это и никогда им не прощу той ночи в лесу. Не прощу того, что они его предали и бросили там одного, не поняли, не почувствовали того, что почувствовала я.

Там, в домике на нейтральной полосе в лесу, когда пришла к нему с недоверием, а он любил меня так долго и так нежно, как не любил никогда за всю нашу совместную жизнь. Ни ложь, ни предательство, ни лицемерие не умеют жить в нежности. В страсти возможно, в похоти, в дикости… но не в тягучей патоке самой болезненной нежности, от которой даже сейчас жжет веки и хочется разрыдаться. Как же осторожно он прикасался ко мне и смотрел… как на единственное счастье в его жизни. От такого взгляда хочется умереть, растворяясь в невесомом наслаждении моментом.

Он не говорил о любви… он вообще так мало говорил со мной тогда, и это было не нужно — я чувствовала его обнаженным сердцем и каждым шероховатым шрамом на нем. Как будто его рубцы касаются моих в самой безумной и сокровенной ласке. Боже, как же сильно я люблю этого мужчину, и эта любовь сжирает меня бесконечно от кончиков ногтей, до кончиков волос в пепел, и она же возрождает снова, как новую Вселенную среди хаоса и окровавленных обломков старой. Слушаю биение его сердца, и мне кажется, мое собственное замирает в этот момент. Мое точно знает, когда навеки остановится — вместе с последним ударом того, которому вторит в унисон.

Я перебирала каждое сказанное им слово, каждый жест, каждое касание кончиками пальцев, каждый поцелуй, вздох, стон и толчок внутри моего тела. Засыпая на спине и зарываясь пальцами в его непослушные волосы, пока он лежал головой на моей груди, обхватив меня горячими руками, я думала о том, что ошибалась… о том, что не имела права усомниться в нем ни на секунду. Ник здесь только ради нас. Иначе этот сильный и хитрый убийца никогда не позволил бы собой манипулировать такой мрази, как Курд. Он бы уничтожил даже нейтралов и их ублюдка-предводителя. Но только не тогда, когда вся его семья объявлена вне закона и прячется по подвалам Асфентуса. Он снова играл в игру на стороне противника… и впервые не скрыл от меня правила этой игры.

А я… я в ту ночь хотела насладиться минутами тишины в его объятиях. Я не знала, когда теперь снова смогу увидеть его, когда снова смогу почувствовать запах его тела, пота, запах его волос. Меня переполняла нежность на грани с безумием, когда касаешься каждой пряди и, пропуская ее через пальцы, чувствуешь, как вздрагивает все внутри. От едкого наслаждения, осторожного и невыносимого, как порезы папиросной бумагой, когда боль ощущается утонченно и остро. Хищник на моей груди затих и прислушивается к моему дыханию и сердцебиению нашей дочери, поглаживая мой живот, ловя каждое шевеление внутри моего тела.

— Мы ее уморили, — тихо засмеялся.

Как же редко за все эти годы я слышала его смех. По пальцам можно пересчитать. И как неожиданно сладко он звучит здесь, на этом оазисе посреди рек крови и вакханалии смерти. Я так безумно устала от этой невозможности быть вместе. От постоянного страха потерять его навсегда, что теперь жадно впитывала каждую секунду, проведенную вместе.

— Это она тебе сказала?

Улыбнулась уголками губ и зарылась в волосы мужа, ероша их и сжимая, возвращая его голову к себе на грудь и чувствуя, как подушечки его пальцев чертят хаотичные линии на моем животе.