Возрождение Зверя - читать онлайн книгу. Автор: Ульяна Соболева cтр.№ 10

Иногда мне больно просто от мысли, что я мог бы не знать ее, что Влад мог не забрать ее из детдома, что мог не встретить ее в том злосчастном лесу… или встретить слишком поздно, что она могла бы стать чужой женщиной до встречи со мной. Она настолько МОЯ, что даже мысль о другой ее жизни вызывает тошноту и злость.

Понимание, что мог бы никогда не увидеть, как ее выгибает в оргазме, и она кричит, по щекам катятся слезы, она сжимает меня в судорогах, а мне хочется завыть в победном кличе. Да, вашу мать. ДА. Кричи. Вонзайся в меня ногтями. Царапай. Разрывай. Плачь. Плачь в голос. Умоляй. Проси.

Не могу представить, что не знал бы, каково это — склоняться к ее лицу, слизывая соленые слезы, врываясь языком в ее рот, имитируя движения члена в нем. Так же бешено. Осатаневший и голодный. Не давая сделать даже вздоха. Слышать, как несется ее кровь по тонкой вене, и уступать навязчивому желанию. Отстранившись от губ, вонзаться клыками в шею, делая глоток чистой ароматной крови. Глоток на разрыв, после которого меня скручивает в бешеном оргазме, взрывающем тело на отдельные части. Как всегда бывает с ней. До одержимости. Эйфория от дикой агонии удовольствия. Каждый раз… Как в первый.

Наверное, именно таким и бывает сумасшествие в его истинном обличии. Это абсолютная зависимость от другого человека, от ее запаха, от ее глаз, от звуков ее голоса. Это проекция всей твоей жизни на нее одну. К чертям собачьим важную сделку и недовольство самого короля. Я соскучился по своей девочке, и я пересекал океаны, только услышав ее стеснительное "Хочу… ". Не видеться несколько месяцев, и я уже ненавидел и брата, и все его гребаное Братство, из-за которого приходилось быть вдалеке от нее.

Влад, да и отец знали, но вряд ли могли представить, насколько мне безразличны клан и жизни тысячи вампиров в эти минуты. Да и не только тогда. Если бы они могли залезть в мою голову, то долго бы отплевывались от увиденного там.

Истинные короли своего народа, они ставили его потребности выше всего. Выше своих собственных желаний и стремлений. Благородные, умные и любимые Братством.

Я же всегда был эгоистом до кончиков волос. Пусть сгорает синим пламенем весь этот долбаный земной шар, если на нем не будет моей женщины.

Более того, при необходимости, ради нее я бы лично разодрал глотку любому. Тысячи мертвых черных сердец стоимостью в одно ее живое сердце.

Иногда задумывался об этом, и по телу прокатывалась волна страха. Да, Дьявол. Порой я сам боялся этой своей ломки по ней, без нее. Ревновал ее к самому себе. К себе вчерашнему и себе завтрашнему. Потому что казалось, что ее мало, катастрофически мало для меня нынешнего. Сам дарил украшения и сам же дико завидовал тому, что колье или браслет могут прикасаться к ее коже весь вечер, открыто, на глазах у десятков гостей. И тогда я выкрадывал Марианну прямо со званого ужина и затаскивал в темный подвал или комнату для гостей и набрасывался на нее с жадностью ненасытного зверя. Но ведь ею и нельзя было насытиться. Никогда.

Произносил про себя ее имя и едва не кончал от осознания, что, да, Моя. Носит мою фамилию, улыбается мне, хочет меня. Такого со мной не было долгие пять сотен лет. Не просто полюбить, не просто желать ткнуть лицом в дерьмо Воронова, отобрав у него женщину, не просто позариться на идеальные формы… а сходить с ума каждый день. Много дней. К черту ваши наркотики. У меня был свой собственный. Самой высшей пробы. Сорта Марианна Мокану.

Как самый опытный дрессировщик, она могла раздразнить Зверя одним лишь жестом, тихим голосом, так невинно, и в то же время нереально порочно.

— А я люблю свой вкус на твоих пальцах, на твоем теле… на тебе…

И… к чертям весь контроль. И единственное, чего я хочу — это оказаться в ней до боли, до трясучки. Вонзиться в нее и таранить, исторгая крики и мольбы. Видеть, как катятся по щекам слезы, как закатываются от наслаждения глаза…

Рывком встать с ней на руках, опрокидывая на постель, нависая над ней, раздвигая коленом ноги. Устраиваясь между ними, заполняя рывком. Одним движением. По самые яйца. Застонать, когда она обхватит плотно меня изнутри, и рвануть вперед. Без раскачивания. Жестко. Вдалбливаясь в нее и рыча в голос, чувствуя, как меняется лицо, как печет десны, и жажда вонзить в нее клыки дерет горло. Как всегда с ней. Только с ней. Без тормозов. Бесконтрольно. И бешеное удовольствие, и необходимость, гребаная необходимость прервать заседание совета директоров и мчаться к ней, выжимая все из машины, чтобы сухо поприветствовать лучшего друга и едва не вынести из его дома свою жену, закинув на плечо, чтобы, добравшись к себе, наконец, утолить охвативший сознание голод.

Разорвать тонкую ткань трусиков, проникая в лоно пальцами и жадно наблюдая, как они скользят в розовую мокрую глубину и выскальзывают обратно. Влажные, блестящие от ее соков. Такая горячая моя девочка. Жаждущая. Склонить голову, проводя языком по ее плоти, смакуя вкус, который взрывается тысячами оттенков на губах. Втягивать в рот набухший клитор, ускоряя темп проникновения, вдалбливаясь в тесное лоно, чувствуя, как разрывается ширинка, как пот катится ледяным водопадом по спине, по лбу от дикого желания сменить пальцы членом. Ворваться на всю длину и почувствовать ту тесноту, что обхватит меня. Но еще больше я хочу слышать, как она кричит, как извивается от наслаждения, как просит войти в нее… взять по — настоящему.

* * *

Говорят, нельзя верить признаниям женщины. И когда-то я придерживался именно этой доктрины. А точнее, я не верил никому. Но слова женщины… они всегда были не больше, чем фоновый шум к моим мыслям о том, где и в какой позе я ее отымею.

Единственная девушка, которую я любил когда-то, не разговаривала вовсе. Мне достаточно было сияния ее глаз, трепета рук, и сбивавшегося дыхания… Мне достаточно было моей юношеской наивности, пусть даже для своих лет я был гораздо более искушенным во многих вещах, чем люди намного старше меня. Но я поверил тогда. Увы, смерть не позволила понять, был ли этот выбор правильным или нет.

И я поверил заново. Да, и как можно было оставаться черствым к ее словам. Я мог бы сдохнуть, бесконечно доказывая, что она произносила их искренне.

"— Тело, душа, сердце, кровь, мысли, желания. Все твое. Все принадлежит тебе…

— Я буду любить тебя вечно, малыш".

И мне хотелось чего-то особенного для нее. Хотелось, чтобы она не только услышала эти слова. Чтобы не только запомнила их. Я хотел, чтобы они касались ее кожи и всегда были с ней, напоминание о моих чувствах, обо мне самом. Пусть даже в виде браслета. Тогда я заново начал верить в вечность.

* * *

Я мог бы сказать, что все началось с приезда Романа Черновского, ублюдка, чудом оставшегося в живых после одной из наших с ним ссор. Я мог бы сказать, что все началось с приема, который давала семья Вороновых в честь дня рождения старшей дочери, я бы с удовольствием сказал, что все произошедшее оказалось следствием чьей-то невероятной жестокости и жажды мести…

Но, ведь, черт побери, ничего и не начиналось. ЭТО жило внутри меня. С самого рождения и на протяжении пяти с лишним веков. Уверенность в том, что предадут, бросят, всадят нож в спину и будут громко хохотать над твоим разбитым сердцем. Я всегда знал это… Дьявол. Я верю в это до сих пор, и хрена с два возможно выбить эту веру из головы. Как гребаную болезнь, от которой не излечиться, но она сжирает твои силы слишком долго, вытягивает твою энергию по крупицам, и со временем тебе надоедает ждать, когда же, мать ее, она, наконец, сожжет тебя дотла. И ты попросту привыкаешь жить с ней. Улыбаешься и смеешься, ешь и дышишь, потому что доказано не раз, что легче умереть сразу, чем ожидать благословения Смерти. Ты принимаешь правила игры, навязанные твоим недугом, но взамен выдвигаешь ему свои собственные. Хочу жить, хочу чувствовать жизнь, пусть недолго, но такой, какая она есть на самом деле. И болезнь молча соглашается, продолжая потихоньку выпивать твое дыхание. Чтобы после одним движением выдрать твое сердце из груди. Жестоко и беспощадно. Именно так, как ты и ожидал в самом начале… Но позволил себе расслабиться и забыться. И только диагноз в некрологе, как кровавая ухмылка твоего врага.