— Полагаю, так, — отвечал Хорнблауэр. От Мальты они дошли быстро. Лишь на одну ночь штиль задержал их южнее Крита, но к утру с запада снова задул ветер. Левантер не налетал ни разу — до равноденствия было далеко — и за день они делали не меньше сотни миль. Маккулум был еще жив.
Хорнблауэр подошел к постели больного. Над ним склонился Эйзенбейс. Он щупал пульс. Поворот закончился, три цейлонских ныряльщика вернулись к больному. Они сидели на корточках возле постели, и не отрываясь смотрел, на своего хозяина. Постоянно чувствуя на себе три пары печальных глаз можно было, по мнению Хорнблауэра, окончательно впасть в меланхолию, но Маккулум, очевидно не имел ничего против.
— Все в порядке, мистер Маккулум? — спросил Хорнблауэр.
— Нет… не совсем так, как мне хотелось бы.
Грустно было видеть, как медленно и мучительно повернулась голова на подушке. Густая щетина, покрывавшая лицо, не могла скрыть, что со вчерашнего дня усилились и худоба, и лихорадочный блеск в глазах. Ухудшение было заметно. В день отплытия Маккулум казался легко раненым, на второй день ему вроде бы даже стало лучше — он сердился, что его держат в постели, однако ночью ему сделалось хуже, и с тех пор состояние его постоянно ухудшалось, как и предсказывали Эйзенбейс с гарнизонным врачом.
Конечно, Маккулум сердился не только на то, что его держат в постели. Очнувшись от наркотического сна, он обнаружил, что за ним ухаживает тот самый человек, который в него стрелял. Это вызвало его бурное возмущение. Несмотря на слабость и повязки, он пытался сопротивляться. Пришлось вмешаться Хорнблауэру — к счастью, когда Маккулум пришел в сознание, «Атропа» оставила гавань далеко позади. «Это просто низость — продолжать дело чести после обмена выстрелами» — сказал Хорнблауэр, и потом — «За вами ухаживает доктор, а не барон», — и наконец решительное — «Не дурите же. На пятьдесят миль вокруг нет другого врача. Вы что, хотите умереть?». Наконец Маккулум покорился и доверил свое измученное тело заботам Эйзенбейса. Возможно, он получал некоторое удовлетворение от того, что доктору приходилось делать вещи грязные и малоприятные.
Теперь его пыл угас. Маккулум был очень, очень плох. Эйзенбейс положил ему руку на лоб, и он закрыл глаза. Бледные губы шевельнулись, и Хорнблауэр услышал отрывок фразы — что-то вроде «огнепроводный шнур под водой». Маккулум думал о предстоящих работах. Хорнблауэр встретил взгляд Эйзенбейса. Глаза у доктора были озабоченные. Он еле заметно покачал головой. Эйзенбейс думает, что Маккулум умрет.
— Больно… больно… — простонал Маккулум.
Он заметался. Эйзенбейс сильными руками перевернул его на левый бок, поудобнее. Хорнблауэр заметил, что Эйзенбейс одну руку положил Маккулуму на правую лопатку, как бы что-то исследуя, потом сдвинул ее ниже, на ребра, и Маккулум опять застонал. Лицо Эйзенбейса оставалось серьезным.
Это было ужасно. Ужасно видеть, как умирает великолепно устроенный организм. Так же ужасно было Хорнблауэру сознавать, что к его сочувствию примешиваются эгоистические соображения. Он не мог представить себе, как будет поднимать со дна сокровища, если Маккулум умрет или будет так же беспомощен. Он вернется с пустыми руками, на него обрушатся гнев и презрение Коллингвуда. Что пользы во всех его ухищрениях. Хорнблауэр вдруг вознегодовал на дуэльное уложение, отнявшее жизнь у ценного человека и поставившее под угрозу его, Хорнблауэра, профессиональную репутацию. Противоречивые чувства кипели в нем водоворотом.
— Земля! Земля! Земля справа по курсу!
Кричали с фор-марса. Этот крик невозможно слышать без волнения. Маккулум приоткрыл глаза и повернул голову, но Эйзенбейс, склонившись над ним, постарался его успокоить. Хорнблауэру полагалось быть сейчас на корме, и он пошел туда, стараясь не показывать слишком очевидно, что торопится. Тернер был уже там, и у подветренного фальшборта собирались другие офицеры.
— Мы вышли в точности, куда вы намечали, сэр, — сказал Тернер.
— На час раньше, чем я ожидал, — заметил Хорнблауэр.
— Здесь из-за западных ветров течение сворачивает к северу, сэр. Вскоре мы увидим на левом траверзе Атавирос на Родосе, и тогда возьмем пеленга.
— Да, — сказал Хорнблауэр. Он понимал, что отвечает не совсем вежливо, но едва ли хорошо понимал отчего — его тревожило присутствие на борту штурмана, лучше него знакомого с местными условиями, хотя этого штурмана прикомандировали к нему специально, чтоб избавить от тревог.
«Атропа» мужественно прокладывала путь меж коротких, но крутых волн, набегавших на левую скулу. Двигалась она легко — площадь парусов в точности соответствовала ветру. Тернер вынул из кармана подзорную трубу, прошел вперед и полез на грот-ванты. Хорнблауэр стоял с наветренной стороны, ветер овевал его загорелые щеки. Тернер вернулся с довольной улыбкой.
— Это Семь мысов, сэр, — сказал он. — Два румба на правой скуле.
— Здесь, вы говорили, течение сворачивает к северу.
— Да, сэр.
Хорнблауэр подошел к нактоузу, посмотрел на компас потом на разворот парусов. Северное течение поможет, ветер юго-западный, но все же не следует без надобности приближаться к подветренному берегу.
— Мистер Стил! Вы можете идти круче к ветру, чем сейчас.
Хорнблауэру не хотелось лавировать против ветра в самом конце пути, и он учитывал опасное течение у мыса Кум.
Эйзенбейс козырнул, чтоб привлечь его внимание.
— В чем дело, доктор?
Матросы садили грота-галс.
—Можно мне поговорить с вами, сэр?
Именно это он сейчас и делал, хотя время было далеко не самое удобное. Но Эйзенбейс, очевидно, хотел поговорить наедине, и не на людной палубе.
— Это по поводу пациента, сэр, — добавил он. — Мне кажется, это очень важно.
— Ладно, очень хорошо. — Хорнблауэр с трудом удержал ругательство. Он прошел впереди доктора в каюту, сел за стол и поднял голову. — Ну? Что вы хотели сказать?
Эйзенбейс явно нервничал.
— Я создал теорию, сэр.
Он все еще говорил с немецким акцентом, и слово «теория» прозвучало в его устах так странно, что Хорнблауэр не с ходу его понял.
— Что за теория? — спросил он наконец.
— Она касается местонахождения пули, сэр, — ответил Эйзенбейс. Ему тоже потребовалось несколько секунд, чтоб переварить английское произношение слова «теория».
— Гарнизонный врач на Мальте сказал мне, что она в грудной полости. Вам известно что-либо еще?
Странное выражение «грудная полость», но гарнизонный врач употребил именно его. «Полость» подразумевает пустое, полое пространство, и термин явно неудачен. Легкие, сердце и кровеносные сосуды заполняют все это пространство.
— Я полагаю, она вовсе не там, сэр, — поколебавшись, выложил Эйзенбейс.
— Да? — Если это так, то новость невероятно важна. — Тогда почему же ему так плохо?