— Дайте пройти, — сказал Хорнблауэр.
Мария в халате ходила по комнате. Горели две свечи, и тени от балдахина над кроватью зловеще двигались по стене. Хорнблауэр вошел.
— Милый! — воскликнула Мария. Хорнблауэр обнял ее.
— С тобой все в порядке, дорогая? — спросил он.
— Да, н-надеюсь.. Это только что началось, — сказала Мария.
Они поцеловались.
— Милый, — сказала Мария, — какой ты добрый, что пришел. Я… я так хотела видеть тебя, пока… пока не пришло время.
— Доброта тут не при чем, — ответил Хорнблауэр. — Я пришел просто потому, что хотел придти. Я хотел тебя видеть.
— Но ты так занят. Ведь процессия сегодня?
— Да, — сказал Хорнблауэр.
— И сегодня же родится наш ребенок. Девочка, дорогой? Или еще один мальчик?
— Скоро узнаем, — сказал Хорнблауэр. Он знал, кого хочет Мария. — Кто бы это не был, мы будем любить ее — или его.
— Будем, — сказала Мария.
Это слово она выговорила с заметным усилием, лицо ее напряглось.
— Как ты, дорогая? — озабоченно спросил Хорнблауэр.
— Всего лишь схватка. — Мария улыбнулась, но Хорнблауэр отлично знал, что улыбка ее вымученная. — Пока они еще идут редко.
— Как бы я хотел тебе помочь! — сказал Хорнблауэр, повторяя то, что говорили до него бесчисленные миллионы отцов.
— Ты помог мне уже тем, что пришел, милый, — ответила Мария.
В дверь постучали, и вошла хозяйка с повитухой.
— Ну, ну, — сказала повитуха. — Значит, началось?
Хорнблауэр внимательно оглядел ее. Она была не особенно опрятна, но по крайней мере трезва, и щербатая улыбка казалась доброй.
— Мне надо осмотреть вас, мэм, — сказала повитуха и прибавила: — Джентльмену придется выйти.
Мария взглянула на мужа, изо всех сил стараясь держаться бодро.
— Мы скоро увидимся, — сказал Хорнблауэр с таким же усилием.
Он вышел из спальни, и хозяйка тут же принялась хлопотать.
— Может выпьете бренди, сэр? Или стаканчик рому, горяченького?
— Нет, спасибо.
— Молодой джентльмен спит. С ним одна из служанок, — объяснила хозяйка. — Он не плакал, совсем не плакал, когда мы сносили его вниз. Такой хорошенький мальчуган, сэр.
— Да, — кивнул Хорнблауэр. Вспомнив о сыне, он улыбнулся.
— Вам лучше пройти в гостиную, сэр, — сказала хозяйка. — Огонь в очаге еще не погас.
— Спасибо, — ответил Хорнблауэр и взглянул на часы.
— Господи, как время бежит.
— С вашей супругой все будет хорошо, — сказала хозяйка с материнской нежностью. — Ручаюсь, это будет мальчик. Я сразу определила — по форме живота.
— Может быть, вы правы, — ответил Хорнблауэр и опять взглянул на часы. Пора одеваться.
— Теперь я вот о чем попрошу вас, — сказал он и замолчал, пытаясь отвлечься от мыслей о Марии и от одолевшей его усталости. Потом начал, загибая пальцы, перечислять, что нужно принести из спальни. Черные бриджи и чулки, эполет, парадную треуголку, шпагу и траурную повязку.
— Я все принесу, сэр. Можете переодеться здесь — в такое время никто вас не побеспокоит.
Она ушла и вернулась с охапкой одежды.
— Надо же, совсем вылетело из головы, что сегодня похороны, сэр, — сказал она. — Всю прошлую неделю только о них и говорили. Вот ваши вещи, сэр.
Она внимательно посмотрела на Хорнблауэра.
— Вам стоит побриться, сэр, — продолжала она. — Если ваша бритва на корабле, можете взять у моего мужа.
Кажется, стоит только упомянуть о детях, в каждой женщине просыпается мать.
— Очень хорошо, — сказал Хорнблауэр. Он переоделся и снова поглядел на часы.
— Мне пора уходить, — сказал он. — Не могли бы вы узнать, можно мне зайти к жене?
— Я и так вам скажу, что нельзя, — ответила хозяйка.
— Вы бы только слышали…
Видимо, чувства Хорнблауэра ясно отразились на его лице, потому что хозяйка поспешно добавила:
— Через час все кончится, сэр. Не могли бы вы подождать?
— Подождать? — повторил Хорнблауэр, снова глядя на часы. — Нет, не могу. Я должен идти.
Хозяйка от свечи на камине зажгла его фонарь.
— Боже милостивый, — сказала она. — Вы прямо как картинка. Но на улице холодно.
Она застегнула верхнюю пуговицу его плаща.
— Не хватало вам простудиться. Ну вот. Главное, не волнуйтесь.
Хороший совет, думал Хорнблауэр, шагая вниз к реке, но самому лучшему совету иногда нелегко последовать. Он увидел свет на шлюпке у причала и какое-то шевеление в ней. Видимо, команда гички поручила кому-то одному поджидать капитана, остальные же примостились вздремнуть, где придется. Им, конечно, тесно и неудобно, но все равно лучше, чем ему. Хорнблауэр, дай ему такую возможность, заснул бы на ватерштаге «Атропы». Он шагнул в гичку.
— Вниз по реке, — приказал он рулевому.
На Гринвичской набережной было совершенно темно, январский рассвет еще не думал начинаться. Устойчивый ветер дул с запада. Днем он, вероятно, усилится. На набережной Хорнблауэра остановил громкий окрик.
— Свой, — сказал Хорнблауэр, распахивая плащ, чтоб фонарь осветил его мундир.
— Приблизьтесь и назовите пароль!
— Вечная память, — сказал Хорнблауэр. Он сам выбрал этот пароль — одна из тысячи мелочей, которые надо было предусмотреть вчера.
— Проходите. Все в порядке, — сказал часовой.
Это был ополченец — на время, пока тело лежит в Гринвиче, пришлось повсюду расставить часовых, чтоб публика не забредала, куда не положено. Госпиталь был освещен, и оттуда уже слышался шум.
— Губернатор одевается, сэр, — сказал одноногий лейтенант. — Мы ждем, что официальные лица начнут прибывать в восемь.
— Да, — сказал Хорнблауэр. — Я знаю.
Он сам составил расписание. Государственные сановники и высшие флотские офицеры прибудут по дороге из Лондона, чтобы сопровождать тело по воде. А вот и само тело, в гробу, помост, на котором стоит гроб, укрыт флагами, трофеями и геральдическими значками. А вот и губернатор, хромающий от ревматизма, его лысина сияет в свете ламп.
— Доброе утро, Хорнблауэр.
— Доброе утро, сэр.
— Все готово?
— Да, сэр. Но ветер с запада, и свежий. Он будет сдерживать нас.
— Боюсь, что так.
— Он, конечно, замедлит продвижение процессии, сэр.
— Конечно.
— Раз так, сэр, вы бы премного меня обязали, проследив по возможности, чтоб плакальщики отправились вовремя. Задерживаться нельзя никак.