Воспоминания - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Мамлеев cтр.№ 46

– Когда-нибудь я всё соединю.

Она стремилась соединить несоединимое, а это означало найти Первоисточник всего. Её талант сказывался и в её отношении к людям – она словно хотела объединить всех своей какой-то необычайной добротой. Кристина блистательно читала переводы моих стихов на вечерах в знаменитом старинном «Кафе поэтов» в центре Парижа. Дом её был окутан аурой творчества: математик-отец, художница-мать и сама Кристина со своими замысловатыми полотнами, стихами, переводами и европейскими журналами, где она печаталась. Кстати, её мать написала удивительный портрет Маши, в котором присутствовало одновременно и земное, и ангелическое. Это единение земной красоты и чего-то воздушного сделало портрет очень впечатляющим. Это была и есть замечательная работа.

Помню, как мы вместе с Кристиной отправились в город Коньяк на конференцию, посвящённую современному миру. Там мы пересеклись с Эдиком Лимоновым. Конференция конференцией, но всё затмил коньяк, который был необыкновенного качества; он был подобен золотому огню, и, разумеется, этот огонь затмил и политику, и всё остальное. Только Кристина держалась молодцом и взяла шефство над нами, правда, незримое шефство. Мне и Лимонову предоставили слово, а после нашего выступления один из представителей югославской делегации рассказал, как всё было. Дело в том, что я выступал в одной аудитории, а Эдик – в другой, но говорили мы абсолютно одно и то же, не сговариваясь. Реакция же публики в обеих аудиториях была диаметрально противоположной. Это был очень интересный момент – мы высказывали одни и те же идеи, но они воспринимались совершенно по-разному. Возвращались мы в одном вагоне с Эдиком; он всё пил коньяк и предложил мне тоже продолжать. Так, увозя с собой дух Коньяка, мы вернулись в Париж.

Пересекались мы также с Володей Жестковым. Он был представителем ещё белой эмиграции и, стало быть, родился на Западе. На момент нашего знакомства он был относительно молодым человеком и занимался какими-то юридическими делами, при этом будучи тонким ценителем русской поэзии. На этой почве мы с ним и сошлись, а он вдруг неожиданно стал работать на французском радио, которое вещало на русском языке. Для нас это было отрадно, ибо появилась возможность выступать. И когда я впервые пришёл туда, то был приятно удивлён тем, что было относительно мало всякой пропаганды, а в основном велись передачи культурологического порядка. В общем, французское радио оказалось куда свободнее, чем «Радио Свобода».

Сам Володя вёл типично французский образ жизни – перед тем как явиться на работу, он заходил в кафе поблизости. Чашка кофе, рюмочка-другая – и вот он уже готов начинать действовать на радио. Он был интереснейшей личностью в том отношении, что русское и западное начала очень необычно взаимодействовали в нём, создавая особый тип личности. Западное начало гасило русское, русское гасило западное, ну и выходило что-то вроде симбиоза. В общем, Володя был милым человеком и легко общался с советскими журналистами… Позвонит, бывало, из нашей парижской квартиры какому-нибудь известному советскому журналисту и скажет: «Старик, встречаемся там-то и там-то, выпьем, что Бог пошлёт, и поговорим». В судьбе этого человека не было ничего душераздирающего, и поэтому с ним было очень легко и приятно.

Исключительна была судьба советского эмигранта Коли Бокова – родственника известного советского поэта. Он приехал почти в одно время с нами, и сначала всё у него шло нормально. Боков тяготел к современным направлениям и хотел организовать свой журнал. Одно время он жил в так называемом «русском замке», который в какие-то совершенно дальние времена принадлежал киевской княжне, вышедшей замуж за французского короля. Замок был знаменитый, но заброшенный; худо-бедно его поддерживала русская община белой эмиграции, и Коля Боков там расположился.

Как я сказал, сначала всё шло нормально. Мы хорошо общались, потому что Коля был далёк от политики и изъяснялся лёгким и авангардным языком. У него появился свой тоненький, но весьма любопытный журнал «Ковчег», и как раз в это же время вдруг произошло то, что должно было произойти – Лимонов завершил знаменитый роман «Это я, Эдичка», который произвёл фурор в эмиграции. Лимонов хотел издать свою книгу на английском, но тщетно – он посылал роман в десятки издательств, и везде отказывали, причём без всяких объяснений. Пару раз только ответили, что-де «роман слишком антиамериканский». Во Франции же книгу опубликовали; нашлась замечательная переводчица – молодая женщина с очень интересной судьбой (она преподавала в одном российском университете), которая блестяще перевела роман на французский. Она, кстати, была знакома и с моими рассказами, правда, до «Шатунов» дело не дошло. По поводу рассказов же она отметила, что от них можно либо повеситься, либо вознестись на небо. Я на это сказал, что лучше вознестись, а уж повеситься – это великий грех. Она рассмеялась.

В общем, эта переводчица сделала роман Лимонова известным. В среде русской эмиграции на эту книгу были самые разные отклики, в том числе и возмущённые. Возмущались якобы просоветской направленностью (некоторые докатывались и до такого), хотя ничем просоветским там и не пахло. Иные говорили об антиамериканизме, чего тоже не было. В романе было реальное, фактическое описание того, что происходило, причём многое из описанного происходило на наших с Машей глазах. Маша ещё в Америке защищала Эдика от идиотских нападок.

Коля же Боков решился на очень смелый шаг – он взялся печатать этот роман на русском языке в своём журнале. Если не ошибаюсь, это, собственно, и была первая публикация «Это я, Эдичка» на русском, а потом уже последовала книга. Нам роман, конечно, понравился, потому что он был, прежде всего, написан искренне, а искренность для такого романа – самое важное. Но дело в том, что Коля допустил ряд ошибок, а ведь эмигрантская жизнь в социальном плане очень сложна – противоречия, интриги… Я не помню, что там в точности произошло, но в итоге он лишился своего журнала и оказался не у дел. Но внезапно им овладело абсолютно отрешённое религиозное состояние, в православном ключе. В христианском, во всяком случае. Его лицо изменилось до неузнаваемости, и он стал бродить по Франции так, как будто Франция была дореволюционной Россией, когда люди скитались по монастырям, кормились, чем Бог пошлёт, перешёптывались с богоискателями, уходили в монахи или оставались этакими эйфорическими бродягами. Но Франция – не Святая Русь, да и времена великого французского короля Людовика Святого давно прошли. И тем не менее, Коля Боков умудрялся как-то жить. Не знаю, каким образом ему это удавалось, но он существовал, правда, в некоем сумеречном состоянии. Надо сказать прямо, что когда я наблюдал его таким, то ясно чувствовал, что это не истинное религиозное состояние, а некая странная, гротескная защита от бед, обрушившихся на его голову. Колина ситуация носила явно болезненный, патологический, по существу, характер. Во всяком случае, мне казалось, что это не совсем то, что происходит, когда человек уходит от мира сего и идёт по неведомому пути сближения с Творцом.

В общем-то, так оно и оказалось. «Божественное отключение», в котором наш бедный герой пребывал в течение нескольких лет, вдруг сменилось на нечто противоположное. Внезапно черты религиозного экстаза спали, и мы увидели абсолютно нормального, светского человека, свободно изъясняющегося по-французски и прекрасно ориентирующегося в парижской жизни. И всего через несколько лет Коля Боков уже вовсю публиковался в Париже; он был не без писательского таланта. В общем, стал французским писателем. Он не писал уже на русском языке, поскольку прекрасно владел французским; он перешёл на этот язык. И внешне этот человек совершенно преобразился – глядя на него, вы видели представителя левой французской богемы. Во всяком случае, на меня, наблюдающего Колино житие довольно подробно, он производил теперь впечатление этакого гошиста со всеми современными ухватками, и от прежнего Бокова, который был до своего псевдорелигиозного экстаза и от Бокова, пребывающего в этом экстазе, не осталось и следа. Возник совершенно новый человек – скорее француз, чем русский. Вот такие метаморфозы не только судьбы, но и самого человека, имели место.