Застывшее эхо (сборник) - читать онлайн книгу. Автор: Александр Мелихов cтр.№ 102

На этом постулате Гитлер основывал и практическую свою политику – в том числе проводимую самыми жуткими средствами. Он признавался, что не испытывает никакой любви к террору, но, увы, других способов сломить волю противника часто не существует. Пушки, бомбы, виселицы, концлагеря – все это лишь средства сломить волю. Объективных трудностей он не признавал – всюду видел или бездарность, или саботаж. В экономике нет никаких законов, инфляция, спрос, предложение – все это чушь: денег можно напечатать сколько угодно, а затем послать штурмовиков в лавку, где посмели поднять цены, – и не будет никакой инфляции. Большевики в конце концов тоже пришли к своей истинной политике, соглашался Гитлер, но лишь длинным окольным путем. Ленинская идея сделать всех рабами государства была, безусловно, глубоко верной (верной дорогой идете, товарищи) – только к чему эти мещанские увертки насчет того, что из рабства когда-то каким-то хитроумным путем возникнет свободное развитие всех и каждого. На самом же деле рабство должно сделаться вечным, чтобы воля сильнейшего (сильнейшая воля) могла реализоваться без препятствий. «Революционная воля не нуждается в идеологических подпорках!»

Но какова же цель этой воли, осторожно спрашивал собеседник, и Гитлер приходил в неистовство: «цель» – что за мещанство! «Как вы не можете понять, что никакой раз и навсегда установленной цели не существует!!!» Что решит воля сильнейшего – сильнейшая воля – то и есть цель! Другое дело, что подчинять людей этой воле совсем не обязательно так топорно, как это сделали большевики: «Зачем нам социализировать банки и фабрики – мы социализируем людей». Люди мыслят примитивно: если они находят на месте привычные предметы – имущество, доходы, чины, порядок наследования, – они воображают, что все идет по-прежнему. Хотя они уже в руках у государства и делать будут то, что прикажем мы, нацисты. Демократия, с глубоким удовлетворением подчеркивал Гитлер, не может защититься от психологической агрессии, не вводя авторитарного правления, а для этого она должна перестать быть собой. Поэтому мы, нацисты, будем расширять свою власть внутри мягкотелых демократий до полного господства. Простой человек с улицы уважает только грубую силу, людям нравится видеть что-то ужасное. Побитые на наших митингах первыми записываются в национал-социалистическую партию (чтобы самим бить других).

До прихода к власти Гитлер специально приказывал наносить как можно больше членовредительств оппонентам, затесавшимся на их митинги, чтобы скандал непременно попал в газеты. И либеральная печать не отказывала ему в этой малости. Она поддерживала Гитлера даже материально: она обращалась к нему за интервью по всем поводам, а на вырученные звездного уровня гонорары он содержал свой штаб. К слову сказать, перебежчиков из коммунистического лагеря Гитлер всегда готов был приветствовать: из либерала, говорил он, никогда не выйдет хорошего национал-социалиста, а из коммуниста – сколько угодно. Главное – и тот и другой презирают все, кроме реальной силы.

А казалось бы – полная противоположность! Марксизм обожествляет скуку жизни, он наделяет верховной властью над человеческой душой хозяйственную деятельность, которую всякий нормальный человек ощущает лишь средством, позволяющим хоть отчасти реализовать свою волю. Гитлеризм – воплощенная романтика: именно волю он объявляет верховным распорядителем хозяйственной и прочей деятельности. Но общее в них то, что одну из частичных истин – не только соперничающих, но и дополняющих друг друга – и марксизм, и гитлеризм объявляют единственно верной и окончательной, верховной и исчерпывающей. Стремление заменить отношения борьбы и одновременно взаимного дополнения многих равноправных факторов абсолютной их иерархией – это, возможно, и есть одна из общих формул фашизма. По-видимому, протофашистскими являются все модели общества, исключающие противоречивые оценки и прогнозы, модели, дающие однозначный выбор во всех социальных коллизиях. В расхожей публицистике фашизмом часто называют все формы агрессивного национализма, но я думаю, что какого-нибудь безжалостного английского колонизатора, готового покорять туземцев огнем и мечом, но при этом гордого британскими свободами для внутреннего пользования, все же не стоит называть фашистом. Хотя тип он, конечно, крайне неприятный. Более того – настоящий фашизм стремится навести порядок прежде всего внутри собственного народа, резко упростив его структуру, истребив все «лишнее», «паразитическое», то есть бесполезное для достижения какой-то простой (четко очерченной) грандиозной цели. Нужно сначала создать народ, говорил Гитлер, и только потом дать ему великую задачу.

Придя к власти в значительной степени на обличении совершенно реальных язв либерализма, Гитлер начал «создавать народ», отсекая «лишние» ветви и укрепляя власть правящей верхушки. Но сделать верхушку надежной можно было лишь одним способом – что-то ей «предложить за годы борьбы», материально заинтересовать ее в сохранении гитлеровского режима, – это явление можно было назвать преднамеренной коррупцией. В узком кругу Гитлер выражался прямо: «Делайте что хотите, только не попадайтесь». Вероятно, такой тип власти и есть тайная мечта сегодняшних коммунистов, которые, скорее всего, уже и не хотят социализировать всю эту мороку – неподъемно тяжелую промышленность и беспросветно сельское хозяйство: гораздо спокойнее социализировать их владельцев… В Германии тридцатых каждый банк, каждое предприятие должны были иметь свою партийную «крышу», нацистские бонзы занимали по три, шесть, двенадцать должностей. Утратив правовую защиту, спокойным себя не чувствовал никто, поэтому все стремились перевести капитал за границу и запасались компроматом друг на друга. Честные гауляйтеры были вынуждены вести себя так же, чтобы не потерять должность или вовсе не исчезнуть. Все это не расходилось ни с тактическими целями, ни с принципами Гитлера: «Мои люди не ангелы, а ландскнехты. Мы не станем повторять глупости о духовном возрождении. Мы – сила нации, вырвавшаяся наружу». Честность была ему даже подозрительна – честному человеку могут прийти в голову вещи самые неожиданные. «В мою задачу не входит нравственное улучшение человечества – я лишь хочу пользоваться его слабостями. Хотя я и не желаю славы врага морали – зачем давать противникам лишние козыри. Но полагаться я могу лишь на тех, чья карьера неразрывно связана с нашим общим делом, мне подозрительны чистюли, для кого патриотизм – единственный мотив их действий». Когда Гитлеру напоминали о былых обещаниях – дешевые квартиры, поселки для рабочих, – он отмахивался: «Дома для народа может построить и марксистское, и буржуазное правительство, а мы должны строить общественные здания: величие их архитектуры покажет народу величие нашей воли».

Дело обычное – первой мишенью фашизма всегда оказывается собственный народ: абсолютное подчинение любой единой цели не совместимо с правом личности делать то, что ей нравится. Но когда свобода личности раздавлена – пусть даже во имя наиблагороднейшей, но жестко очерченной общей цели, – когда во имя этой цели личность отдана в почти неограниченную власть партийного начальника – он должен быть ангелом, чтобы не использовать ее заодно и в своих личных целях. Этот перпетуум-мобиле – власть, которой невозможно злоупотреблять, – существует лишь в воображении обносившихся почитателей товарища Сталина.

Особой любви к немцам Гитлер не питал – для него они были не более чем средством реализации его великой воли: проигрывая войну, он с ленинской простотой заявлял, что немецкий народ должен исчезнуть, ибо он оказался не на высоте своих задач, пусть миром правит сильнейший (снова «правит», а не сотрудничает). Но изначальной ненависти к другим народам он также, похоже, не испытывал – он ненавидел их лишь в той степени, в какой они препятствовали его сверхчеловеческой воле. Другое дело, что Гитлер вполне безмятежно верил в несокрушимые расовые особенности каждого народа – так же, в сущности, беззлобно, как мы констатируем, что дог сильнее болонки. Славяне – недочеловеки не потому, что он питает к ним неприязнь, а потому, что это так и есть на самом деле. Интеллигенция им не нужна, довольно с них простой сытости и самых примитивных развлечений. Во время войны, когда голодающее население оккупированной России устремлялось на юг, Гитлер объяснял это тем, что русские – природные кочевники. В наши дни его мнение снова подтвердил челночный бизнес.