Вернувшись к утру, она обнаружила, что в ее кроватке спит Халява, нахально выставив босые лапищи невероятного для девки размера. А кроватку не так давно сам Лукьян Пафнутьевич смастерил из большой нарядной коробки от Анечкиных дорогих духов, и пахла она почти как райский сад, навевая смутные, но прекрасные соблазны.
Погрозив нахалке кулачком, Матрена Даниловна пошла будить Якушку.
– Пошли, Яков! – строго сказала она. И повела шалого со сна подручного прямиком в Анечкину комнату.
Там они залезли на тахту к молодым, и достала Матренушка кусок широкой черной резинки.
Встав на подушку справа от Алексеевой головы, она велела Якушке встать справа и перекинула ему край резинки. Затем домовые наложили ее на горло жениху и потянули – каждый в свою сторону и еще чуточку вниз.
Несколько секунд спустя Алешка стал задыхаться и сквозь сон шарить руками по шее. Резинку ослабили, потом опять натянули, и так – раз семь или восемь. Наконец Матренушка решила – хватит баловаться, пора душить всерьез.
Дико заорал, почуяв свой смертный час, Алешка. Домовые выпустили из рук резинку и скрылись: Матрена Даниловна – за валиком тахты, а Якушка вообше по простыне на пол съехал. Резинка же улетела туда, где ее не так-то просто было заметить.
– Ты что, сдурел? – возмутилась Анечка. – Глюки, да?!
Алексей пробовал было объяснить, что его чуть насмерть не удавили, но логики в рассуждениях не наблюдалось – раз тебя давили во сне, то чего же ты наяву за шею держишься?
Матрена Даниловна уже почти торжествовала победу, как из-за валика заметила встревоженную рожу Халявы.
– Ах ты мой бедненький, дай я тебя приласкаю… – зашептала Халява. – Испугался, солнышко? Целый день на работе, уморился, вот кошмарики и мерещатся… А я вот с мамой поговорю, с папой поговорю – чего тебе на тот склад ходить? Все равно ты там больших денег не заработаешь… Будешь дома сидеть, к институту готовиться…
– Ах ты мой бедненькай, – вмиг остыв, повторила Анечка. – Испугался, солнышко?…
Матрена Даниловна и руки опустила.
* * *
Услышав про очередной Халявин подвиг, Евсей Карпович призадумался.
– Сколько живу, ни разу этой Халявы не встречал, – сказал он. – И повадок ее не знаю. А у кого спрашивать – непонятно. Мы, домовые, у бездельников не заживаемся, хороших хозяев ищем. А Халява к бездельнику льнет. Вот и не пересекаемся.
– По старинке дармоеда выжить не получается, но, может, какие иные способы есть? – с надеждой спросила Матрена Карповна. – Мы, домовые, всегда нежеланного жильца выжить умели!
– Так то – жилец, а то – Халява…
Евсей Карпович почесал в затылке.
– Совсем она семейство обморочила! Евсеюшка, голубчик, выручай! Уж если ты не догадаешься – так и никто не догадается! Анечка ведь ему все прощает – и то, что я на дискете притащила, тоже простила! А я бы за такое в волосенки-то вцепилась бы, да пинками, да пинками!..
– Уймись, Матрена, – приказал Евсей Карпович. – Ты от Агафьи чего принесла?
– Трусики, – несколько смутившись, ответила Матренушка. – Дамские. Такие, совсем никакие… Чтобы он их из кармана словно бы нечаянно вынул.
– Трусики – это хорошо, – одобрил домовой. – Еще?
– Помаду губную. Евсеюшка, дома две хозяйки, обе красятся, а такого цвета я у них не видала. Я придумала его рубашку вымазать, которую он в грязное для стирки кладет.
– Это ладно. Еще?
– Духов пузырек, каких у нас дома нет. Буду его чужими духами поливать, а Анечка пусть принюхивается.
– Трусики не в карман совать нужно. Если твой дармоед вовсе с работы уйдет и дома засядет, то ты их в постель подбрось. Пусть будет видимость, будто он, один оставаясь, кого-то к себе водит.
– Ой, стыдоба-то какая… – прошептала Матренушка, напрочь забыв, что сама от живого мужа к соседу бегает. Но раз уж у домовых развода не бывает, а какого мужа тебе дали, с тем и живи, то некоторое оправдание у нее все же имелось.
– Мало, – подумав, решил Евсей Карпович. – Ты – духами, а она – шепотком своим, так на так и получится. Иначе надобно. Как бы нам понять, откуда эта Халява взялась?
– Сам же говорил – с неба!
– Да не с неба…
– Ее на зачетку ловят! У Дениски-то твоего зачетка есть?
– Как не быть! Так это что же получается? Соврал, выходит, твой Алешка? Ты говорила – в институт потому не поступил, что аппендицит его прошиб. А зачетка откуда?
– Ой! И верно!
– Ох, Матрена, Матрена… И сама бы заметить могла…
Но умен был Евсей Карпович – увидев, как огорчилась подруга, тут же ее и приласкал.
– Я вот что надумал, – сказал он потом. – Сами не справимся. Буду с Дениской говорить.
– Да ты что? Когда ж это домовые у людей помощи просили? Наоборот – это мы им помогаем!
– Выходит, настало время, когда и они нам помочь должны. Якушка, говоришь, на твоей стороне?
– А Акимка, подлец, к Халяве переметнулся! Больно умный!
– Хорошо. Ты теперь, Матрена, ступай и с Якушкой переговори. Чтоб вдругорядь его привела и со мной познакомила.
– Ну, ты, Евсей Карпович, не то говоришь. Хочешь, чтобы он все про нас понял?
– Невелика беда. Ты ведь все равно с Лукьяном жить не станешь.
Матренушка хотела было спросить «с чего ты взял?», да вовремя рот захлопнула. Когда такое говорят – лучше всего молчать да кивать, чтобы удачу свою не спугнуть!
Опять же – видела она, что у Евсея Карповича что-то мудрое на уме. И, привыкнув к тому, что ее всегда одергивают словами «у бабы волос долог, да ум короток», Матрена Карповна вопросов задавать не стала.
В конце концов, гонять из дому непрошеных гостей – мужская забота.
* * *
А Евсей Карпович и впрямь обратился к Дениске.
Зная, когда парню возвращаться с дежурства, он закипятил в джезве воду и заварил крепкий чай, изготовил также бутерброд с колбасой.
– Ни фига себе! – удивился Дениска, войдя на кухню. – Кто же это тут без меня хозяйничает?!
– А я и хозяйничаю, – отозвался из-за холодильника Евсей Карпович. – Домовой я твой. Третий год совместно проживаем. Показаться не проси – этого нам не положено. А разговор у меня к тебе есть.
– Неловко как-то, – заметил Дениска. – Я сижу, чай пью, бутерброд ем, а ты там, не знаю где, слюнки глотаешь? Может, я бутерброд разделю и спиной к тебе сяду?
Он не то чтобы совсем не испугался – и удивление, и легкий испуг имели место. Да только Дениска на самом деле уже не только знал о существовании Евсея Карповича, но даже мельком его видел – когда валялся с высокой температурой, а домовой его из ложечки морсом поил. Опять же, потеряв нужную вещь, Дениска обращался вслух: