Бульварный роман и другие московские сказки - читать онлайн книгу. Автор: Александр Кабаков cтр.№ 40

Еще кто? N, конечно, был, как же без него. Тем более что он тогда еще не погиб трагически.

Еще? Ну, Нерушимое Аркадий, если угодно. Недавно только доверили ему возглавить здешний РОВД, а он уже сумел зарекомендовать себя среди широких слоев местного населения и гостей района, иначе кто позвал бы простого мента в такую компанию? А Нерушимов – с понятиями мужик. Дом они с женой Людмилой построили в здешнем ближнем Подмосковье неплохой, живут там с родственниками жены прилично, но без лишних понтов, хотя люди обеспеченные и имеют отличную квартиру в городе, которую эта Людмила, конечно, сдает иностранцам, что и приносит милицейской семье все объясняющий доход.

А с Нерушимовым пришел его друг Игорь Алексеевич Капец, тактичный такой мужчина, но физически сильно развитый и с большими шрамами на груди и спине. В разговорах участия не принимает, парится по два срока – и к нему никто не лезет, мало ли откуда в наше время у человека могут быть такие шрамы. Тем более что, говорят, работает Игорь в ЧОПе, то есть в частном охранном предприятии.

В общем, много там народу собралось. Практически имел место репрезентативный срез всего нашего столичного общества, как сказали бы мы, если бы преследовали научные цели. Но цели наши чисто художественные: не поленимся снова напомнить, пишем мы рассказ о любви, что следует непосредственно из названия (см. выше).

И под утро затошнило вдруг Игоря Алексеевича, буквально вот как нас сейчас от всего вышеописанного тошнит. Затошнило его от персонала модельного агентства Red cats, обслуживавшего вечеринку всем своим визгливым составом, от приятной мужской компании затошнило тоже, и даже от бухла дорогого затошнило. И вышел он на свежий ночной воздух в халате.

Невидимые черные деревья стояли в невидимом черном воздухе, невидимые мелкие звери шелестели в невидимой густой траве, а в белом свете, падавшем сквозь стеклянную оздоровительно-развлекательную стену, стоял в махровом белом халате Игорь Алексеевич Капец, подполковник воздушно-десантных войск в безусловном запасе по тяжелому ранению, ветеран интернационального долга и конституционного порядка, московский охранник, беспредельно жестокий, будем откровенны, человек, – и думал о смысле своей жизни…

Ах, вам странно, что о вечном размышляет такой вот Капец? А ночью, да будет вам известно, уважаемые дамы и господа (хотя правильнее, конечно, говорить просто "господа", но у нас теперь прижилось это лакейское обращение, "дам" выделяющее особо), прекрасной ночью, когда пахнет невидимая природа чистой и прохладной сыростью, когда тихо шелестит что-то живое вокруг, когда в небе среди звезд мигает бортовыми огнями ваш заходящий на посадку франкфуртский рейс, – все в это время думают о вечном.

И подполковник бывший тоже думал, вспоминал.

Вспоминал, например, как горит тяжелым, с копотью, пламенем сухая нищая земля, как с неслышимым сквозь броню тихим хрустом рушатся под гусеницы глиняные стены, как бежит маленький человек в белой рубахе, неся свою оторванную не до конца руку, и исчезает под гусеницами же, как дурным хохотом заходится обкуренный водитель, а вертушки снова поднимаются, выползают из-за холмов, болтаются в небе все ближе неровным черным строем…. Еще вспоминал, как лупит из зеленки бешеный пулемет и лежат у камазовских колес мертвые морпехи, с которыми пил час назад, а пулемет лупит, лупит, лупит, он упертый, этот чех, да и деваться ему некуда… И еще: Игорь лежит на ледяном трясущемся железе вертолетного пола, проникает в туго забинтованную грудь Игоря и рвет ее злобный стук движка, а Игорь закидывает голову и снизу видит, как волокут пацаны к открытой двери пулеметчика, взяли они его все-таки…

Нет, не пожелаю я вам таких воспоминаний.

А Капец Игорь Алексеевич постоял, подышал, постепенно отвлекся, успокоился, оглядел по боевой привычке тьму, окружающую свет, ничего опасного в ней даже своим умелым зрением не различив, и решил уже было вернуться к обществу, как вдруг взгляд его упал на плитки обширного клубного крыльца, на которых стоял он босыми ногами.

Прямо у ног этих, у кривых, уже сильно изношенных пальцев с толстыми выпуклыми ногтями, лежал яркий зеленый листок, немедленно, впрочем, оказавшийся небольшой лягушкой.

Самым естественным движением в этом случае было бы, конечно, зафутболить земноводное подальше, чтобы не марать босую распаренную ступню его скользкими мелкими внутренностями, да чтобы и кто другой, таким же образом вышедший передохнуть, не выпачкался нечаянно. Но вместо такого напрашивающегося поступка Игорь совершил обратный: присел на корточки, осторожно взял мелкое существо за остренькие бока пальцами правой руки и посадил его на подставленную, будто под денежную мелочь, ладонь левой. Ладонь при этом ощутила как раз то же самое, что ощутила бы, если б лягушонок был действительно маленьким древесным листком, не по сезону слетевшим с ветки, – неуловимый вес и влажную гладкость.

Вообще, Игорь Капец всегда любил животных, с детства.

В детстве, прошедшем на опасных просторах у шоссе бывших Энтузиастов, в смертной тени градирен и длинных заводских стен, животным был кот под незатейливым именем Барсик. Игорь с маманей жили на первом этаже небольшого желтоватого дома, построенного лет за десять до войны для улучшения быта рабочих, в комнате от предприятия. Маманя трудилась без прогулов формовщицей, а после смены все время проводила в нездоровом хриплом сне, одолевавшем ее всего лишь от двухсот граммов вина "Кавказ", выпитых в постоянной компании подруг по цеху. Тогда Игорь открывал окно комнаты, выходившее в забросанную молочными пакетами и картофельными отходами рощу бурьяна позади дома, и впускал Барсика.

Некоторое время кот, серый в бурую полоску, как любой дворовый кот, медлил на подоконнике, будто всякий раз заново привыкал к своему приюту. Большая его круглая голова медленно поворачивалась из стороны в сторону, как антенна стоящего на страже мирных границ радара, глаза цвета портвейна по-снайперски четко фиксировали подозрительные детали обстановки, параллельные горбы лопаток переливались, поскольку он уже почти узнал это прекрасное место, готовился к счастью и от этого месил когтями ободранный подоконник, подгибая в воздухе кончики лап. Между тем Игорь уже выставлял на пол посередине комнаты угощение – оставшиеся в тарелке и давно застывшие, конечно, пельмени, честную треть сваренной перед приходом матери пачки. Барсик пельмени глотал почти целиком – что, кстати, вредно только для человеческого пищеварения, а коту ничего – и, немного подождав из вежливости добавки, ложился отдыхать на матрасе, точно на то место, которое Игорь ему указывал, похлопывая ладонью.

Несколько минут спустя в комнате уже спали все.

Худая женщина с темным лицом того неживого цвета, по которому безошибочно определяется исчерпавшаяся печень, лежала, храпя и захлебываясь, на спине поверх вязанного крючком кроватного покрывала, тонкие ее пропитые ноги порознь торчали из-под лавсанового, в мелких старушечьих цветках халата, какими одарил к Восьмому марта всех без исключения работниц вредного цеха справедливый местком.

Длинный для своих двенадцати лет мальчик перевернулся, засыпая, на бок и подтянул к груди колени в проношенных до мелких дырок линялых синих трениках – чтобы согреться или просто от желания вернуться в утробу, свойственного многим спящим людям, даже взрослым.