Габриэль Ламонт, мать Пьера, не пережила ту последнюю зиму в Берген-Бельзене, хотя продержалась восемь месяцев, что было почти неслыханно. Мы с сыном столько не протянули бы. Вряд ли бы он вообще покинул мою утробу. К концу войны в лагеря было интернировано шестьдесят тысяч пленников, и в тюрьмах бушевал сыпной тиф. Британцы освободили Берген-Бельзен в апреле 1945‑го. Только тогда мир получил первое представление о зверствах, в которые никто не мог поверить. Я заставила себя взглянуть на фотографии. Это был мой долг перед теми людьми, за плечами у которых не стоял белый ангел и у которых не нашлось сил или возможностей для прыжка.
Мы с Анджело не остались в Италии, хотя на время вернулись во Флоренцию после войны. У нас была скромная светская церемония, к которой мы, впрочем, дерзко добавили собственные штрихи. Я по‑прежнему иудейка, а Анджело по‑прежнему священник. Некоторые вещи нельзя отменить, да мы бы этого и не хотели. Однако ему больше нельзя совершать религиозные таинства, и наш брак не признается католической церковью. Хотя я думаю, что он признается Богом, и для меня этого вполне достаточно. Никто больше не зовет Анджело отцом… кроме наших детей, а они обычно называют его Babbo. Это «папочка» по‑итальянски, а мы все‑таки italiani и останемся ими навсегда.
Сантино и Фабия хотели, чтобы мы поселились с ними во Флоренции. Хотели заботиться о нас и наших детях и снова быть одной семьей. В конце концов, вилла всегда была нашим общим домом, и сразу после войны они снова переписали ее на меня. Но есть чувства и воспоминания, которые лучше похоронить, свести до патины фотографий и отдельных эпизодов, выборочно всплывающих из глубин памяти. Нам нужно было построить жизнь, свободную от тени войны, нашего собственного прошлого и шепотков и домыслов людей, полагающих, будто они нас знают.
Мы жили во Флоренции, пока маленькому Анджело не исполнилось два, а Феликсу Отто, нашему второму сыну, полгода. Близнецы родились уже в Америке – двое славных мальчуганов, которых мы назвали Сантино и Фабио в честь прадедушки и прабабушки. К счастью, не убедив нас остаться во Флоренции, они согласились переехать с нами за океан.
Годы были к нам добры. Теперь уже я учу своих детей играть на скрипке, настаиваю на важности длинных нот и гамм, заставляю их читать точки и считать линейки и без устали напоминаю, что музыку у них не сможет отобрать никто. Они, конечно, не слушаются – как и я в свое время, – но когда они играют, я слышу, как над струнами встает вся моя жизнь и жизнь моей семьи. В этом дядя Феликс тоже оказался прав.
Анджело преподает историю и теологию в маленьком колледже на севере Нью-Йорка. Теперь он профессор Бьянко, и это звание ему идет. Но хотя он знает о религии больше, чем любой из известных мне людей, у него все равно остается миллион вопросов.
Я лишь улыбаюсь и качаю головой, когда он углубляется в хитросплетения догм или в очередной раз переживает разочарование в доктринах.
– Есть только две вещи, которые я знаю наверняка, Анджело Бьянко, – говорю я ему, как говорила уже десятки раз, но он все равно притворяется, будто заинтригован продолжением.
– Расскажи мне, – просит он. – Что это за вещи?
– Во-первых, никто не знает природы Бога, – отвечаю я, важно поднимая палец.
– А во‑вторых? – спрашивает он с блеском в глазах.
Я наставляю на него палец и грожу им, будто порядочная итальянская матрона, распекающая супруга. Однако голос мой нежен.
– А во‑вторых, я тебя люблю. Всегда любила и всегда буду любить.
– Для меня этого достаточно, о моя мудрая и лукавая жена, – шепчет он и стискивает меня в объятиях с такой силой, что я на мгновение задыхаюсь.
И для меня этого тоже достаточно.
Батшева Росселли-Бьянко
От автора
Меня давно привлекал период Второй мировой войны, но я никогда не думала, что решусь написать книгу в декорациях той эпохи – из-за необъятности темы и масштабности задачи. Однако затем я наткнулась на статью об итальянских евреях, которых укрывало католическое духовенство, и, заинтригованная, начала копать глубже. И глубже. И глубже. Постепенно передо мной начала вырисовываться история, рассказать которую могла бы именно я. Хочется верить, что, зная свое прошлое, люди сумеют не допустить его повторения.
Вся историческая обстановка и события, невольными участниками которых стали Анджело и Ева, взяты из жизни. Конфискация у евреев золота, которое немцы затем просто забыли на виа Тассо, массовое убийство в Ардеатинских пещерах, облавы по всей Италии и работа подполья, укрывавшего еврейское население в обителях и монастырях, имели место в реальности. Множество священников, монахов и обычных граждан Италии ежедневно рисковали жизнями ради других, и я была искренне тронута и восхищена, когда читала об их самоотверженности. Да, это было страшное время, но оно выявило невероятную доброту и героизм тысяч людей. Для меня ужас войны меркнет в сравнении с их мужеством и отвагой. Восемьдесят процентов итальянских евреев пережили Вторую мировую – разительный контраст с восьмьюдесятью процентами их европейских собратьев, которым это не удалось.
Как и в случае с большинством исторических романов, Ева и Анджело были созданы мной специально для этой книги, однако по сюжету они встречаются с более чем реальными людьми. Американский врач Джек Прайор действительно работал в лазарете в Бастони во время Арденнской операции. Я подумывала сменить ему имя, но потом решила, что хочу хотя бы таким образом отдать дань уважения этому прекрасному человеку. Пьетро Карузо, начальник римской полиции, Петер Кох, глава беспощадного фашистского отряда, а также подполковник Герберт Капплер, глава гестапо в Риме, существовали на самом деле. Ирландский священник монсеньор Хью О’Флаэрти был настоящим героем и в годы войны спас шесть с половиной тысяч человек в Риме и его окрестностях. Раввин Натан Кассуто был духовным лидером флорентийских евреев в 1943 году, когда немцы оккупировали Италию. Его история одновременно вдохновляет и ужасает меня. Это был человек выдающих лидерских качеств и отваги, который прошел через Освенцим, только чтобы в феврале 1945 года погибнуть во время «марша смерти» от рук своих тюремщиков. На момент смерти ему было всего тридцать шесть лет, однако за этот недолгий срок он проявил столько силы, стойкости и благородства, сколько некоторым не выпадает и за всю жизнь. Я посвящаю эту книгу ему.
Хотя мир в неоплатном долгу перед такими людьми, как монсеньор О’Флаэрти и ребе Кассуто, я хочу поблагодарить их еще и за то, что они вдохновляли и направляли меня в процессе работы над романом. Я постаралась изобразить католицизм и иудаизм, как и их последователей, со всем возможным уважением и любовью. Любые ошибки или неточности в описании обрядов и должностей лежат на моей совести и допущены неумышленно.
Я знаю, что история бывает туманной, а свидетельства очевидцев – противоречивыми. Мне не хотелось никого осуждать или очернять, как и преувеличивать зверства военного времени, хотя в романе они изображены максимально правдиво. К сожалению, все злодеяния, с которыми сталкиваются мои герои, имели место в действительности.