— Пять минут! — крикнул кто-то.
Беззубого подняли и осторожно опустили в ждавшую на полу емкость, ту самую, которую наполнял из канистр юный болельщик.
Емкость, предназначавшуюся для Норберта.
Осознание происходящего обрушилось на него внезапно, подобно яркой вспышке. Он вырвался из рук фельдшера, голый, в одних лишь расшнурованных ботинках.
Лысый боксер лежал частично на спине, частично на боку, запутавшись в туристическом стуле ногами в итальянской обуви. Залитое кровью посеревшее лицо смотрело одним глазом в бетонный потолок, а на месте другого зияла кровавая воронка. На промокшей рубашке виднелось еще несколько отверстий, не слишком серьезных — казалось, будто их можно заткнуть карандашом.
Норберт, однако, видел лишь кровавый туман. Издав неразборчивое рычание, он набросился на мертвого боксера, со всей силы пиная его ногами. Тот был настолько тяжел, что почти не сдвинулся с места, лишь голова отскакивала вбок, словно странно твердый мяч.
— Что тут происходит?!
— А что такого?.. Нормальная реакция. Даже здоровая.
— Забери его, а то все следы затрет. Дай ему успокоительного, что ли.
— Могу тебе гарантировать — он как минимум месяц не подпустит к себе никого со шприцем.
Норберт быстро запыхался и застыл, опираясь руками о колени, кашляя и тяжело дыша. Фельдшер схватил его за плечо и оттащил в сторону, а затем разорвал пачку влажных салфеток.
— Успокойся, парень, тебе ничего не угрожает. Оботрись, мы тебя отсюда забираем. Брось грязное в мешок и одевайся.
— Три минуты!
— Заканчиваем!
— Вы кто?.. — это была первая членораздельная фраза, которую за долгое время произнес Норберт.
— Потом!
Он одевался, сидя на полу, поскольку боялся подойти к загаженному и окровавленному креслу, возле которого все еще лежали порезанные куски ленты. Одежда была не его — та валялась смятая и разбросанная, так, как оставили ее бандиты. Остальные поспешно собирались, забирая мешки, фонари и все, что могло свидетельствовать об их присутствии. Остались лишь новые трупы, варившийся в шипящей и испускающей вонючие испарения емкости беззубый, оружие и гильзы.
А также алюминиевый чемоданчик, который кто-то принес и поставил позади ящиков.
— Тут его вещи!
— Что?
— Разное барахло, похоже на сумку-БиС.
Норберт поднялся и, словно лунатик, двинулся в ту сторону.
— Хорошо, еще лучше! Оставь как есть!
— Нет… — он едва услышал собственный голос. — Я должен… Диски…
— Только самое необходимое. Омник не бери, он все равно сдох. Это была ЭМИ-граната — она поджарила всю включенную аппаратуру. О тебе уже есть кому позаботиться, так что батончики и шмотки тебе ни к чему.
Он успел схватить только маленькую сумочку, в которой лежали микродиски, флакон с капсулами и несколько мелочей.
— Бегом!
Его потащили по ободранным, облепленным голограффити коридорам; повсюду валялись какие-то обломки и мусор, по стенам и потолку прыгали лучи мощных фонарей, и все это напоминало некий кошмар, словно в лихорадочном бреду.
А снаружи ждали скорые — три желто-красные машины с логотипами какой-то неизвестной клиники.
Они садились в них через отодвинутые боковые дверцы. Внутри не было ни носилок, ни коек, ни какого-либо медицинского оборудования — только ряды сидений вдоль бортов. Кто-то толкнул Норберта прямо на одно из них.
Другие санитарные машины уже трогались с места, визжа турбинами Ванкеля, с погашенными фарами, в полной темноте. Покачиваясь на выбоинах и разбрызгивая грязь, они миновали темные неровные глыбы заброшенных промышленных зданий, пугавших поломанным бетоном и ощетинившихся арматурными прутьями.
В конце концов они выехали на какую-то изрытую ямами дорогу, среди маячивших в ночном мраке кустов и разрушенных строений.
Внутри машины тоже было темно, сквозь матово-белые стекла мало что удавалось разглядеть. Норберт видел лишь нечеткие силуэты, так же как до этого в складском помещении. Лицо сидевшего впереди водителя отсвечивало той же едва заметной зеленью, просачивавшейся из-под дисплея ноктовизора.
Кто-то протянул Норберту пластиковую флягу, в которой что-то плескалось. Выпив, он ощутил вкус тепловатого чая и пряного алкоголя. Ром. Крепкий, лишь слегка разбавленный чаем.
— Выпей до конца, — услышал он и решил последовать совету, закашлявшись, но жадно выпив все до дна.
Дрожь начала проходить, успокаивалось и дыхание. Он не видел, где он и куда едет, но он был жив, ощущая, как тяжесть целого дня вливается в его мышцы густой, словно сироп, мучительной болью. От выпитого рома в желудке разливалось приятное тепло.
Внезапно он очнулся, поняв, что что-то изменилось.
Оказалось, что они едут по обычной дороге, с включенными фарами, а фонари на крыше отбрасывают красно-синие отблески. Дома, мимо которых они проезжали, были темны, и лишь в некоторых окнах мерцал слабый свет лампы, получавшей питание от заводной динамо-машины.
Он даже не понял, когда веки его снова опустились, — будто погрузился в черную, спокойную воду.
* * *
Потолок был деревянный, отделанный брусом. Пахло смолой, дорогим одеколоном и чем-то похожим на свежевыстиранный хлопок. Он снова закрыл глаза. Ему не хотелось даже вспоминать, кто он такой, и что-то подсказывало, что все будет хорошо, пока он не откроет глаза и не прекратит это бессознательное безвременье. Он пребывал в комфортной пустоте, но хватило лишь нескольких ударов сердца, чтобы понять, что обманывать себя не имеет никакого смысла.
Он проснулся.
И все вспомнил.
За секунду в его памяти пронеслись взрыв на задах электростанции, параноидальный город, полный паучьих глаз на стенах и столбах, бегство, лифт, нигерийцы, боль, ужас, ванна с кислотой, дрель, кровь, глухие залпы в стробоскопической темноте, трупы, фальшивые скорые.
В одном кошмарном видении.
Он должен был умереть от инфаркта, свернуться в клубок под кроватью или с воплем выскочить в окно. И тем не менее, он вспоминал случившееся скорее как дурной сон — да, жуткий, но уже окутанный легким туманом пробуждения. Случилось и прошло.
И это было явно ненормально.
Он резко сел на постели. Прежде всего — он не был связан. Голый, он лежал под легким тонким одеялом, с наклеенными на обоих предплечьях разноцветными дисками, по нескольку на каждом, похожими на экзотические язвы, а на ребрах виднелась снежно-белая повязка. Безымянный палец сдавливала клипса датчика. Щеку и надбровную дугу тоже чуть саднило — видимо, он весь был в наклейках, словно гоночная машина.
Ничего не болело, хотя он чувствовал себя слегка одеревеневшим.