Тайна булгаковского «Мастера…» - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Филатьев cтр.№ 69

Отчество Рерюкович произведено от имени Рерюк. Но такого имени, вроде бы, не существует. Есть другое, похожее — Рюрик. Так звали варяга, человека иного племени, приглашённого на Русь для княжения. Сталин, как известно, тоже был своеобразным варягом (человеком иного племени), возглавившим страну.

И, наконец, фамилия — Феся? Что означает она?

Феся… ФЕС + Я…

Это уж явный булгаковский прикол, рассчитанный на то, что советский читатель французского языка не знает, а уж французские названия отдельных частей человеческого тела ему и подавно неведомы. Между тем слово «feese» (фэс) на русский язык переводится как «ягодица».

Видимо, писатель решил, что терять ему уже нечего и решил просто немного похулиганить. И ещё своеобразно отомстить генсеку за его письмо антибулгаковского толка.

Стоит ли после этого удивляться, что 28 февраля 1929 года один из агентов ОГПУ доносил по начальству:

«… Булгаков написал роман, который читал в некотором обществе, там ему говорили, что в таком виде не пропустят, так как он крайне резок с выводами, тогда он его переделал и думает опубликовать, а в первоначальной редакции пустить в качестве рукописи в общество, и это одновременно вместе с опубликованием в урезанном цензурой виде».

Агент‑гепеушник не ошибся. Булгаков и в самом деле вскоре отнёс отрывок из романа в издательство «Недра». Сохранилась тетрадь, на ней — надпись рукою Михаила Афанасьевича: «Мания фурибунда. Глава из романа „Копыто инженера“». Дошла до наших дней и расписка сотрудника «Недр» Б.Л. Леонтьева, датированная 8 мая 1929 года:

«Мною получена для сборников «Недра» рукопись „Фурибунда“ от автора её М.А. Булгакова под псевдонимом К. Тугай».

Отлично понимая, что его фамилия вызывает у работников цензуры оторопь, Булгаков решил выступить под псевдонимом Тугай (так зовут героя его рассказа «Ханский огонь»).

Тугай человек состоятельный, из страны после революции сразу же эмигрировал. Имение «сбежавшего помещика» большевики реквизировали и превратили в музей. Вернувшись инкогнито в Советскую Россию, Тугай едет в родные места и тёмной ночью сжигает своё родовое гнездо.

Если под таким псевдонимом Булгаков решил предстать перед читателями, то нетрудно догадаться, какое страстное было у него желание ударить своим «Копытом…» по всем тем, кто не давал ему писать то, что он думает, и так, как он хочет.

О жажде мести говорит и название главы, которую спешил опубликовать писатель. Оно сродни крылатой фразе киевского князя Святослава, предупреждавшего врагов: «Иду на вы!». Только у Булгакова возглас был немного другой: «Фурибунда!».

Широкой публике слово это ни о чём не говорило. Да и не всякий человек с образованием способен был сходу растолковать его значение. Всё явно было рассчитано на то, что заинтригованные читатели бросятся к словарям. И, открыв страницу на букву «ф», прочтут, что, во‑первых, «фурибундо» — это музыкальный термин, требующий исполнения чрезвычайно горячего и сильного, а во‑вторых, «фурии» — это древнегреческие богини мщения и род очень ядовитых змей. Если к этому добавить, что слово «бунд» переводится как «союз», то название предназначавшейся для печати главы начинает звучать весьма воинственно: «Союз ядовитого мщения», «Союз змеиной мести» или что‑то в этом роде.

Атакуемый большевистской системой писатель сдаваться не собирался. Он был готов вступить в решающее сражение.

Помочь одержать победу в этой тяжелейшей битве и был призван остроумно придуманный ход, своеобразное «раздвоение романа»: усечённый цензурой вариант отдаётся в печать, а не урезанная версия пускается по рукам. Пусть читатели во всём разбирутся сами.

Расправа с «булгаковщиной»

Печатать «фурибундную» главу из «Копыта инженера» издательству «Недра», конечно же, не позволили. Возможно, и автору романа сказали при этом несколько сердитых слов. Как бы там ни было, но работу над романом пришлось приостановить.

А пресса страны Советов продолжала массированный «обстрел» позиций строптивого писателя, ни за что не желавшего сдаваться. С каким нескрываемым ликованием 3 июня 1929 года в «Вечерней Москве» Фёдор Раскольников перечислял «победы», одержанные в борьбе с «булгаковщиной»:

«Огромным событием минувшего сезона является сильный удар, нанесённый по необуржуазной драматургии запрещением „Бега“ и снятием театром Вахтангова „Зойкиной квартиры“».

Участь мхатовского и вахтанговского спектаклей вскоре разделил и «Багровый остров», который (после того, как Сталин назвал пьесу «макулатурой») был тотчас снят с репертуара.

Это был полный крах!

Как будто чьё‑то невероятно злое колдовство разметало всё по ветру и привело к провалу всех чаяний и надежд. В «Жизни господина де Мольера» про подобную ситуацию сказано:

«Провал сопровождается тем, чем сопровождается всякий провал драматурга, — дикою радостью недругов, плаксивым сочувствием друзей, которое во много раз хуже вражеской радости, хохотом за спиной, траурными сообщениями о том, что автор исписался и ироническими самодельными стишками».

Приятели Михаила Афанасьевича, активно сотрудничавшие с цирком и эстрадой, пытались успокоить его, говоря, что ничего особо страшного пока не произошло. Поэтому, мол, не стоит отчаиваться. Надо воспользоваться своим недюжинным талантом юмориста и взяться за сочинение смешных скетчей. Булгаков подумал и согласился. Даже заявку написал. И о получении аванса начал было уже договариваться… Но в самый последний момент от затеи этой решительно отказался, воскликнув: «Не могу»!

И сел сочинять письма.

Первое послание он адресовал людям, обладавшим реальной властью (или имевшим реальную возможность влиять на властные структуры), и лично вручил это письмо Свидерскому. Вот выдержки из него:

«Генеральному секретарю партии И.В. Сталину

Председателю Центрального Исполнительного комитета

М.И. Калинину

Начальнику Главискусства А.И. Свидерскому

Алексею Максимовичу Горькому

В настоящее время я узнал о запрещении к представлению „Дней Турбиных“ и „Багрового острова“. „Зойкина квартира “ была снята после 200‑го представления в прошлом сезоне по распоряжению властей…

Таким образом, к настоящему театральному сезону все мои пьесы оказываются запрещёнными, в том числе и выдержавшие около 300 представлений „Дни Турбиных“…

… представителями О ГПУ… отобраны были у меня „Мой дневник“ в 3‑х тетрадях и единственный экземпляр сатирической повести моей „Собачье сердце“.

Ранее этого подвергалась запрещению повесть моя „Записки на манжетах“. Запрещён к переизданию сборник сатирических рассказов „Дьяволиада“, запрещён к изданию сборник фельетонов, запрещены в публичном выступлении „Похождения Чичикова“…