Тайна булгаковского «Мастера…» - читать онлайн книгу. Автор: Эдуард Филатьев cтр.№ 139

В общем, чудесный вечер».

И всё‑таки тот день наступил. Тот роковой день, когда Булгакову исполнилось 48 лет и 11 месяцев. Тот самый возраст , в котором умер его отец.

12 апреля 1939 года Михаил Афанасьевич наверняка проснулся в жуткой тревоге: неужели сегодня ?

Однако в тот день ничего страшного не случилось…

И в последующие тоже.

Дни пролетали за днями, и… ни‑че‑го.

Он слушал оперы, смотрел балеты. Играл в свой любимый винт. Отослал письма в Лондон по поводу распределения гонораров за «Дни Турбиных». Сделал понравившиеся всем доклады о Шекспире — в Большом театре и в его филиале. Продолжал засиживаться в разговорах с друзьями до пяти часов утра. Читал им «Мастера и Маргариту»…

А напророченная (на роду написанная) смерть всё никак не приходила. Напротив, жизнь продолжалась. Со всеми её радостями и печалями.

19 апреля к Булгаковым заглянули Борис Эрдман и мхатовцы Николай Хмелёв с Григорием Конским. Последний вновь вызвал у хозяев какие‑то подозрения:

«Поужинали хорошо, весело. Сидели долго. Но Гриша… Битков форменный».

24 апреля Булгаков повёз в Союз писателей (по их просьбе) автобиографию. Елена Сергеевна записала:

«Автобиография — сплошное кладбище пьес».

А 6 мая пронёсся слух, что арестована Н.А. Венкстерн. Та самая Наталья Алексеевна Венкстерн, которая инсценировала для МХАТа «Записки Пиквикского клуба». Та самая Наталья Венкстерн, в гостях у которой (в городке Зубцове, что лежит при впадении реки Вазузы в Волгу) Михаил Афанасьевич сочинял «Адама и Еву».

Как?

За что?

Почему?

8 мая вновь объявился Григорий Конский, «сыскные» ухватки которого Елена Сергеевна уже всерьёз называла «битковщиной»:

«Ведь вот обида — человек умный, остроумный, понимающий — а битковщина всё портит!

Умолял Мишу почитать хоть немного из романа…

Просится, чтобы взяли его вместе жить летом.

Разговоры: что у вас в жизни сейчас нового? Как относитесь к Фадееву? Что будете делать с романом?»

И совсем уж неожиданный звонок прозвучал 10 мая. Звонивший назвался Вольфом:

«Я закричала — какой Вольф? Вениамин Евгеньевич?!

Пришёл через час, похудел, поседел, стал заикаться. Оказывается, просидел полгода, был врагом народа объявлен, потом через шесть месяцев выпущен без всякого объяснения, восстановлен в партии и опять назначен на свой прежний пост — директора Ленинградского Красного театра (теперь — имени Ленинского комсомола)».

И вот наступил день 49‑летия.

Булгакову, наверное, хотелось кричать во всё горло: «Роковая черта преодолена! Да здравствуют ошибки пророков‑предсказателей!» Впрочем, нам об этом ничего не известно. Сохранилась лишь запись Елены Сергеевны:

«Вчера был день рождения Миши. Подарила ему словарь Александрова — русско‑английский…

В „Правде “ на первой странице о назначении на пост наркоминдела тов. Молотова, а на последней в хронике — об уходе, по его просьбе, Литвинова с поста наркоминдела».

20 мая шёпотом передали очередную страшную новость: арестован писатель Исаак Бабель…

А Михаил Афанасьевич вновь взялся за пьесу о Сталине.

Пьеса о вожде

По ходу работы понадобилась пишущая машинка. Направили куда следует прошение, чтобы разрешили выписать её из Америки — в счёт гонораров от «Мёртвых душ». 22 мая пришёл официальный отказ. Елена Сергеевна вознегодовала:

«Это не жизнь! Это мука! Что ни начнём, всё не выходит! Будь то пьеса, квартира, машинка, всё равно!»

«Дело о машинке» Булгаков решил всё‑таки уладить и 27 мая вместе с супругой поехал в валютный отдел Наркомфина, где пытался объяснить чиновникам:

«Я ведь не бриллианты из‑за границы выписываю. Для меня машинка — необходимость, орудие производства».

И наркомфиновцы (хоть и с большой неохотой) выписать машинку разрешили.

Наступил июнь. МХАТ пригласил на переговоры об условиях предстоящего сотрудничества. За пьесу о вожде сулились златые горы, а к ним (в качестве бесплатного приложения) — обещанная ранее 4‑х комнатная квартира. Возвратившись из театра домой, Елена Сергеевна занесла в дневник, казалось бы, малозначительную, но очень насторожившую её деталь:

«Когда мы только что пришли в МХАТ — надвигалась гроза».

Однако, несмотря на «грозовые» предзнаменования, у Булгаковых складывалось ощущение, что все трудности и неудачи наконец‑то преодолены, и что начинается новый (светлый и радостный) отрезок жизни.

Когда 11 июня в гости зашли братья Эрдманы, Борис и Николай, выяснилось, что и у них в жизни наметились положительные сдвиги:

«Мы сидели на балконе и мечтали, что сейчас приближается полоса везения нашей маленькой компании».

Однако прошло всего два дня, и Елена Сергеевна вновь с тревогой записывала:

«Настроение у Миши убийственное».

Но пьесу о Сталине Булгаков писать продолжал. 11 июля в Комитете по делам искусств состоялась её читка. Всем присутствовавшим она «очень понравилась». Но Елена Сергеевна вновь обратила внимание на зловещее предзнаменование:

«Во время читки пьесы — сильнейшая гроза».

14 июля Булгаков сообщал В.Я. Виленкину:

«В Комитете я читал всю пьесу за исключением предпоследней картины (у Николая во дворце), которая ещё не была отделана. Сейчас её отделываю. Остались две‑три поправки, заглавие и машинка.

Таковы дела…

Я устал. Изредка езжу в Серебряный бор, купаюсь и сейчас же возвращаюсь… Устав, отодвигаю тетрадь, думаю — какова будет участь пьесы. Погадайте. На неё положено много труда».

В записи Елены Сергеевны от 15 июля отражены проблемы, волновавшие в тот момент заместителя директора МХАТа ГМ. Калишьяна:

«Калишьян бьётся с названием пьесы, стремясь придать ей сугубо политический характер. Поэтому — перезванивание по телефону».

Наконец, 22 июля заголовок был выбран. Прежние варианты: «Пастырь», «Кормчий», «Кондор» и даже «Мастер» — отвергнуты. Утверждено наименование «Батум».

«Батум»… Название как название. Но это при условии, что автор пьесы — не Михаил Булгаков. А у Булгакова не всё так просто. Тот, кто хорошо знаком с творчеством этого драматурга, кто прочувствовал его стиль, должен тотчас насторожиться.

Итак, «Батум»…

Сразу вспоминаются названия предыдущих пьес Б улгакова: «Б елая гвардия», «Б агровый остров», «Б ег», «Б лаженство» — все начинаются с одной и той же буквы — «Б». С той самой, с которой берут начало его фамилия и самое главное слово советской эпохи — Б ольшевики.