Конь сорвался и помчался, легко перескочил через палисадник. Старый доктор охнул, когда Аюп взвился в воздух, но Булат успокоил его:
– Хозяйка умеет ездить верхом! Он часто ездил раньше – не на Аюпе, конечно! Но Аюп – кароши кон! Он не сбросит седок нарочно, он довезет!
Женщина, пригибаясь под низкими ветвями деревьев, чувствовала себя в седле все увереннее и кричала коню:
– Аюпушка, скорее! Ты же можешь, я знаю!
А жеребец и так летел во весь опор, плавно входя в повороты. У развилки, где начиналась опасная тропинка, он сбавил ход, покосился на наездницу, словно спрашивая: куда? Не раздумывая, она шевельнула левой уздечкой…
Вот и пропасть с разбросанными там и сям остатками моста.
– Прыгай, Аюпушка! Мы сможем! – Женщина, видя надвигающуюся широкую трещину в земле, не выдержала, закрыла глаза.
Она только почувствовала, как с чудовищной силой сжались и сразу же расслабились мышцы конского крупа – и Аюп взлетел над пропастью. Женщина инстинктивно легла ему на шею, обхватила ее руками…
Открыла глаза она лишь тогда, когда жеребец на полном скаку влетел в поселок и тихо заржал, как будто снова спрашивал: а теперь-то куда?
Анастасия Петровна соскочила с коня у самого забора пансиона мадам Петрищенко. Поправляя на ходу растрепавшиеся волосы, спросила у сидевших на веранде людей:
– Могу я видеть господина Ковача? Он, кажется, здесь проживает?
Мадам Петрищенко не спеша поставила чашку, смерила взглядом редкую в поселке гостью.
– Увы, дорогая, вы опоздали! Господин Ковач получил телеграмму из Петербурга и срочно стал собираться. Муртаза уже отвез моего постояльца на станцию. – Она покосилась на часы. – Поезд должен прибыть с минуту на минуту. Но куда же вы?
Анастасия Петровна уже бежала к коню, подхватив подол длинного платья. Помочь ей было некому, но она сама взлетела в седло, тронула бока Аюпа каблуками.
На вокзале пассажиров и провожающих было мало: сезон давно кончился. Аюп чуть ли не галопом проскакал по дебаркадеру, к немалому возмущению дежурного по вокзалу. Помедлив, он величественным жестом направил к нарушительнице служащего с метлой.
А женщина, бросив уздечку, уже быстро шла вдоль короткого состава. Нужного ей пассажира она увидела сразу – он стоял у вагона второго класса, докуривая сигару, сливающуюся по цвету с его рыжеватой бородой. Услышав шаги, обернулся. Бросил сигару под вагон, взялся за поля широкополой шляпы, словно намереваясь ее снять – и не снял. Лишь поправил круглые синие очки.
– Здравствуйте, господин Ковач! А где же ваш мольберт?
– Elnezest, asszonyom, de en nem az orom, hogy a baratok. Talan engem osszeteveszt valakivel
[86] – поклонился в ответ незнакомец.
– Господин Ковач, с моими детьми вы прекрасно говорили по-русски! – Женщина тряхнула копной пепельно-русых волос и улыбнулась: – Мишель, неужели вы не узнаете свою Настеньку? Я, конечно, постарела и подурнела, надо думать, но не настолько же, чтобы вы не узнали невесту, которой клялись в любви двадцать лет назад!
– Но… Я действительно не понимаю, о чем речь, – помедлив, сказал Ковач, стараясь говорить с акцентом. – Я подданный Австро-Венгрии Михал Ковач, к вашим услугам!
– Мишель, это ведь ты? – Улыбка женщины стала гаснуть, но она еще не теряла надежды.
Позади послышался злобный храп Аюпа и удар копытами по доскам, от которого пошел гул по всему дебаркадеру.
– Дамочка, с коньми на дебаркадер никак нельзя! – воззвал проворно отскочивший от жеребца служащий. – Лошадочку вашу, будьте любезны, уберите. Пока она никого из пассажиров и персонала не покалечила!
Ковач покачал головой:
– Вы ошиблись, добрая госпожа! Вы прекрасны, как, наверное, и двадцать лет назад, но я вас не знаю. К великому моему сожалению, – подумав, добавил он.
– Ага, вот ты и проговорился, Мишель! – Женщина сделала шаг вперед. – Сними эту ужасную шляпу с очками! Я хочу видеть твои глаза, Мишель!
Послышался стук копыт. Жеребец, вытянув длинную морду и игнорируя сбежавшихся служащих с метлами, которые, впрочем, предпочитали держаться подальше, шел к хозяйке. Но смотрел он при этом не на нее, а на Ковача. Принюхавшись, подошел совсем близко и с протяжным вздохом положил морду ему на плечо.
Тот совсем не удивился этому знаку внимания, потрепал коня по шее и улыбнулся женщине. Отрицательно покачал головой.
– Тогда загляни в мои глаза, Мишель! Неужели ты не видишь, сколько слез они выплакали в ожидании весточки от тебя? Почему ты так жесток, Мишель?
Повинуясь жесту дежурного, помощник ударил в станционный колокол три раза и зычно крикнул:
– Господ пассажиров просют занять свои места в вагонах! Поезд отправляется!
Женщина заплакала, закрыв руками лицо, и Ковач неуверенно сделал шаг к ней. В это время его тронул за локоть проводник:
– Господин, займите свое место!
– Простите меня, но мой поезд уходит, госпожа! Elnezest… De nem lehet be ketszer ugyanabba a folyoba, asszonyom! Прощайте!
– Что ты сказал сейчас, Мишель?
Уже стоя на подножке вагона, он повторил:
– В одну реку нельзя войти дважды, мадам Настя…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
– О-о, Мишель, вы и вправду привезли мне то самое платье от мсье Ворта?! – Настенька, как маленькая девочка, захлопала в ладоши. – Так давайте же мне его скорее, Мишель! Ну же!
Берг, не сводя с Настеньки глаз, снял крышку с вместительной коробки, ухватил щепоткой нечто воздушное, ароматное и с поклоном протянул невесте.
Она в восторге протянула руки к обновке – и вдруг вскрикнула от нескрываемого ужаса.
– Что с вами, дорогая? Не тот фасон? – спросил Берг недоумевая, но тут же понял, в чем дело.
Платье парижского фасона висело не в его привычных руках с округлыми ухоженными ногтями, а на длинных стальных крючках, в которые отчего-то превратились его пальцы.
Берг тоже вскрикнул и уронил на пол привезенную из Парижа обновку.
– Не надо так волноваться, Мишель! – первой опомнилась Настенька и подошла к нему, погладила по щеке, положила руку ему на плечо.
– Ее рука отчего-то показалась ему страшно тяжелой. С ужасом глядя на свой протез, Берг осторожно взял Настеньку за запястье, хотел поцеловать – и в страхе попятился: ее рука тоже превратилась в стальные рычаги-крючья!
– Что с вами, Мишель? – удивилась невеста, переведя взгляд с его руки на свою. – У всех так нынче… А вы что, и не знали, глупенький?
Берг продолжал пятиться, пока не поскользнулся на чем-то и не почувствовал, что падает, проваливается куда-то глубоко и навсегда.