Но мозговой центр — этот химик, явно. Классический либерал конца девяностых, начала двухтысячных, если судить по поведению. И сформулировал мнение толпы он достаточно четко. Они бы желали отсидеться до прихода Красной армии. Вот так, не больше, не меньше. И это едва не вызвало у Сергея приступ нездорового хо- хота.
— Ага, ага, знакомо. Дронты должны выжить…
— Чего? — удивленно спросил из-за плеча Селиверстов.
— Да так, присказка, — усмехнулся Хромов. Не объяснять же абсолютно непосвященному человеку сюжеты мультхитов будущего
[38]. — Как считаешь, что с ними сделать?
— Да расстрелять их всех, как предателей и саботажников.
— Просто, дешево, сердито… Ну, если ты так думаешь…
Сергей щелкнул пальцами, и те, кто пришел с ним на бронепоезде, тоже защелкали в ответ. Затворами. Несостоявшиеся участники переворота в отдельно взятой части моментально сбились в кучу, сообразив, очевидно, что сделали глупость, решив покачать права, но Хромов, внезапно передумав, махнул рукой:
— Оружие бросили — и на «губу» все, живо.
Когда инцидент был исчерпан, Селиверстов удивленно поинтересовался:
— Почему так…
— Мягко?
— Наверное…
— Скажи, ты читал Беляева?
— Кое-что.
— И как, «Человек-амфибия» понравилась?
— Ну… Да.
— И какой там лучший персонаж?
Селиверстов задумался. Хромов улыбнулся:
— Не старайся. Любой ответ неверный.
— Это почему?
— Да потому, что нравиться должны положительные персонажи. И, в принципе, все построено так, чтобы именно они приходились по сердцу. Беляев — он талант… Но я спрашиваю не про нравится или нет, а про лучшего.
— Старшой, не тяни резину, а? — поморщился товарищ. — Вот ты умный-умный, а такую заумь иногда несешь…
— Ну хорошо, хорошо. Так вот, лучший персонаж там — Педро Зурита. Тот, который главгад. Но он лучше всех прописан, а еще умен, решителен, деятелен… Остальные, извини, рядом с ним инфантилы.
— Кто-кто?
— Ленивые и нерешительные. Так вот. У этого самого Зуриты есть фраза… Дословно не вспомню сейчас, но что-то вроде: «Я не мешаю другим топиться, если этим они не мешают мне». И я, в полном соответствии с его мировоззрением, не собираюсь никого больше спасать. И наказывать не буду, смысла напрягаться не вижу. Пускай уходят. Когда мы закончим работу и вернемся, то сядем на бронепоезд и рванем отсюда. А они пускай уходят. Без оружия, припасов… С висящими на хвосте немцами. То же самое, что расстрелять, только сами мараться не будем. Выживут — их счастье, нет — значит, хотя бы отвлекут погоню. Вот и вся любовь, парни. А теперь замолчали и продолжаем готовиться, нам скоро выходить.
С занятой ими позиции город был как на ладони. Заброшенная церковь, видевшая, небось, еще Наполеона, рассыпаться, несмотря на возраст, не собиралась. Строили предки качественно, а дерево при правильном уходе — материал долговечный. Стояла она на холме, невысоком, практически не выделяющемся. Но, с учетом строения, холм этот разом превращался в господствующую высоту. Красивый он был, вокруг луг, даже сейчас пожухшая от дождей трава впечатляла. Хорошее место, светлое, неудивительно, что именно здесь церковь и воткнули, а четыреста метров для привыкшего ходить пешком человека — не расстояние. Забросили же храм сравнительно недавно, уже при советской власти. Даже стекла еще не все успели вылететь.
По балкам давным-давно лишившейся колоколов звонницы важно, будто куры, прогуливались голуби. Толстые, наглые. Непуганые. Это плохо — они после первого же выстрела взлетят, демаскируя укрытие. Но выбирать не приходилось, слишком опасно подходить ближе, немцев в городе до хрена и больше. А другой удобной точки попросту нет. Оставалось единственное — обеспечить возможность быстрого отхода. Впрочем, как раз с этим проблем не было, лес рядом.
К встрече большого босса немцы подготовились качественно. Столько войск в этом городишке, наверное, отродясь не видели. Абсолютно ненужных, кстати, однако здесь и сейчас их командование не могло позволить себе ударить в грязь лицом. Вот и топтались по улицам орлы в форме цвета полевой мыши, с винтовками на плечах и уставно-бдительными выражениями на рожах. В бинокль это было видно совершенно четко.
Сергей отложил в сторону бинокль, осторожно, словно в первый раз, погладил рукой теплое ложе винтовки. Не давно ставшей привычной СВТ, а трофейного маузера. Зато с оптическим прицелом и, случись нужда, бросить не жалко будет. Пристрелял он оружие тщательно и надеялся, что с такого расстояния шансы попасть имеются неплохие. Главное — не спешить, быть снайпером — удел терпеливых. Себя Хромов снайпером не считал, разумеется, но и совсем уж профаном не был, так что рассуждать о нюансах мог, как сам полагал, вполне компетентно.
У соседней бойницы, точнее, широкого проема, открывающего замечательный вид на город и речушку, названия которой они так и не удосужились узнать, лежал Селиверстов. С аналогичной, только советской винтовкой — по характеристикам что мосинка, что маузер практически идентичны. Но, в отличие от Хромова, учившегося владеть оружием уже здесь и потому не имеющего каких-то серьезных изначальных предпочтений, красноармеец привык именно к такой винтовке. Стрелком он был не то чтобы блестящим, но очень неплохим. И, естественно, вооружился именно ею. Рядом у обоих лежали автоматы — мало ли что, а винтовка, при всех ее достоинствах вроде дальнобойности и точности, штука неповоротливая. Третий член их группы, курсант Ильвес, расположился внизу. Его задачей было в случае нужды прикрыть стрелков. И машинка для этого парню была выдана соответствующая. MG-34, лучший пулемет этого периода. Случись что, один грамотный пулеметчик стоит взвода солдат, а подготовили курсанта еще до войны совсем неплохо.
Последний член их маленького, но дружного коллектива, фроляйн Дитрих, наряженная в неброскую «гражданку», сидела и дулась. Она-то к их рискованному предприятию никакой симпатии в принципе не испытывала. Но — куда ж ей деваться? Вот и сидела бука букой.
Впрочем, хлопот с ней на поверку оказалось не так и много. Злобно сипела сквозь зубы что-то нелицеприятное о русских, но по лесу шуровала безропотно. Мотивация ясная, кстати — наверняка рассчитывала сдернуть при первом удобном случае. И теперь сидела, явно разочарованная, ибо как раз бежать в ее ситуации возможности не было. Или, во всяком случае, она ее не видела — тонкий, но прочный металлический тросик, позаимствованный Сергеем с паровоза и тщательно отмытый, а заодно обмотанный тряпкой, дабы кожу не травмировать, обвивался вокруг щиколотки, намертво соединяя девушку с одной из балок. Так что все мысли насчет подлых русских, крутившиеся в белокурой головке, на ее лице читались без переводчика. Собачка цепная, как успел окрестить ее Селиверстов. Остряк-самоучка, блин…