Освобождение Ирландии - читать онлайн книгу. Автор: Александр Михайловский-Данилевский, Александр Харников cтр.№ 36

А вот с дочерью у меня отношения, близкие к идеальным — ведь мать она видит столь же редко, сколько и я, и я давно был для нее и за отца, и за мать. Я всегда уделял ей как можно больше времени, а Нелли, которая служила еще моему отцу, была ей второй матерью, да и мой дворецкий, Джонни, муж Нелли, баловал мою Катриону, как мог.

Несколько дней назад в дверь постучали. Джонни степенно открыл дверь и был буквально сбит с ног каким-то быдлом в красных мундирах. За ними вошел офицер.

— Что это означает? — спросил я и только начал цитировать ему параграфы, как тот вдруг заорал высоким противным голосом:

— Джеймс Мак-Грегор?

— Да, так меня зовут. Джеймс Мак-Грегор, магистр юриспруденции, королевский баронет.

— Джеймс Мак-Грегор, вы обвиняетесь в измене родины, и согласно Акту о зачистке Ирландии от мятежных элементов, вы подлежите немедленному аресту. Ваш кузен, Лиам Мак-Грегор, был арестован за фратернизацию с фениями. А вы должны были знать об этом и не донесли. Ознакомьтесь с ордером.

Не успел я прочитать то, что мне подсунули, как офицер выхватил ордер обратно и закричал:

— Взять его!

— Это же нарушение… — начал я, и тут кто-то из солдат ударил меня под дых, а офицер рассмеялся.

Я попытался выпрямиться, но кто-то ударил меня в лицо. Меня пинком вышибли на крыльцо, где после второго пинка, сопровождающегося гоготом наглых ублюдков в красных мундирах, я полетел вниз по лестнице и приложился лицом по булыжникам. В голове пронеслась мысль — я так гордился вымощенной дорожкой к крыльцу, если бы там, как у других, была трава, то не так уж было бы и больно. Хорошо, подумал я, что хоть Катриона этого не видит.

И тут, как назло, из дома вышла моя любимая дочурка.

— Куда вы его ведете? — закричала она.

Офицер посмотрел на нее и ответил:

— Ваш отец преступник. Вот, ознакомьтесь, — и он протянул ей ордер. Она попыталась взять его в руки, но тот сказал: — Не трогать!

Прочитав, она лишь сказала:

— Бред какой-то! Папа, я немедленно… — и она попыталась подойти ко мне.

Кто-то из солдат оттолкнул ее и заорал:

— Не положено!

— Я этого так не оставлю! Папа, не бойся, я все сделаю! — громко сказала Катриона и направилась к дому.

Один из солдат заорал ей:

— А ну пошла отсюда! Дом преступника конфискуется в пользу казны!

— Хорошо, — ответила дочь и спросила у офицера: — Сэр, позвольте мне хотя бы одеться?

— Ты что, глухая! — заорал тот. — Пошла вон!

Больше я не видел свою дочь — мне даже не дали оглянуться, только в ушах стоял ее голос: «Папа, папа»… Нас погнали на вокзал, посадили в вагон третьего класса, обшарпанный и грязный. Нам не давали ни есть, ни пить, ни даже выйти в туалет, и скоро в вагоне завоняло — ведь природу не обманешь.

В Слайго мы прибыли поздно вечером, и нас растолкали по камерам. Два раза в день нам давали суп — днем с кусочком гнилой картошки, вечером с листиком капусты. Впрочем, хоть воды напиться давали вдоволь. И вот сегодня сто двадцать из нас погнали в суд.

Сразу после выступления Мея один из других судей в мундире майора, даже не представившись, начал зачитывать наши фамилии и спрашивать:

— Мистер Акли, признаете ли вы себя виновным?

— Баронет Акли, — сказал тот, после чего бейлиф посмотрел на солдат. Один из них подошел и ударил Акли в лицо, после чего бейлиф повторил:

— Мистер Акли, признаете ли вы себя виновным?

— Нет.

Солдат еще раз ударил его и заорал:

— Нет, ваша честь!

Тот сказал:

— Нет, ваша честь.

Майор продолжал:

— Мистер Эндрюс, признаете ли вы себя виновным?

— Да, ваша честь, — вряд ли этот Эндрюс был виновен, но пример Акли его, похоже, потряс, и он решил обезопаситься.

Потом последовала куча других фамилий. Двое или трое решили признать себя виновными, большинство же, включая сэра Лаури, отказались признать вину. И, наконец, дошло дело до меня:

— Мистер Мак-Грегор, признаете ли вы себя виновным?

— Нет, ваша честь.

После того, как все сто двадцать подсудимых были опрошены (только двое из них признали свою вину) я ожидал обычной процедуры — сначала речи прокурора с предъявлением доказательств, потом речи адвокатов с доказательствами невиновности, потом прений… Вместо этого Мей вдруг заорал:

— Те из вас, кто признал свою вину, будут казнены восьмого апреля в двенадцать часов дня усечением головы. Приговор будет приведен к исполнению на центральном плацу тюрьмы Слайго. Те же из вас, кто ее не признал, несмотря на имеющиеся неоспоримые доказательства, приговаривается к лишению всех титулов и всех наград, буде таковые имеются, и повешению первого мая там же, на плацу тюрьмы Слайго. Все преступники — и те, кто признал вину, и те, кто посмел ее не признать, приговариваются к конфискации всего имущества. Да, и еще — если кто-нибудь из вас считает, что Высший суд Империи согласится выслушать вашу апелляцию, может составить таковую и внести залог в счет будущих судебных издержек в размере десяти гиней.

Только я подумал, что десять гиней у меня всяко найдется, а бумагу нам, наверное, предоставят, как Мей продолжил:

— Не допускается выплата этих денег из того, что было конфисковано в счет казны. А теперь отведите преступников обратно в тюрьму! Следующее заседание суда — двадцатого апреля.

Когда нас затолкнули обратно в камеру, я сообразил, что у нас нет ни бумаги, ни пера, ни чернил, ну и, понятно, денег тоже нет, и апелляцию подать физически нет возможности… Я посмотрел на Оги и сказал:

— Ну что ж, Огастас, я теперь сожалею только об одном. Надо было делать то, в чем нас обвиняют…

И Оги, и практически все остальные мои собратья по несчастью — в камере на четверых нас была ровно дюжина — не сговариваясь, лишь грустно кивнули.

7 апреля (26 марта) 1878 года, утро.

Константинополь, Набережная у дворца Долмабахче

После мокрой и промозглой Константинопольской зимы с ее ветрами, дождями и мокрыми снегопадами, в Югороссию пришла весна. Ветер с моря теперь нес ласкающую кожу свежесть, а не сырость, как совсем недавно, а лучи весеннего солнца пока не обжигают, как летом, а просто греют намерзшиеся за зиму души и сердца. На лужайках зазеленела молодая травка, а в садах дружно зацвели абрикос, персик, слива, вишня и миндаль, подобно невестам одевшись в бело-розовую цветущую кипень.

И константинопольские девушки вместе с цветущими садами тоже сбросили теплые зимние шубки и пальто, сменив их на яркие платья. В хорошую погоду они принялись фланировать по набережной с кружевными зонтиками в руках, поглядывая на потенциальных женихов. В основном это были бедные сиротки, приехавшие в эти края из Российской империи на учебу.