Так ее называет Матео. Нини. Ей подходит. Маленькая, нежная, синеглазая. Нежная и до одурения сексуальная. У него из головы не выходят ее стройные ноги, ее тонкие запястья, плечи, ложбинка между тяжелыми грудями, изящная длинная шея с завитками волос на затылке. Ее голос, который моментами кажется знакомым, а моментами просто сводит с ума своим тембром. Она с легким акцентом рассказывает Мати сказки, шепчет ему ласковые слова, а Арманд слушает за дверью и закрывает глаза, чувствуя дрожь по всему телу. Он хочет слышать ее голос для себя, хочет слышать свое имя ее голосом, хочет ощутить ее руки на себе, как тогда при аварии. Касание пальцев своего лица. И трахнуть ее хочет. Так, чтоб искры летели, так, чтоб кричала и царапалась. Черт, сколько раз за сутки он вспоминает об этой девчонке? Что в ней такого? Мышь серая. Невзрачная, одетая, как замухрышка, не накрашенная, без маникюра. Какого хрена его так вставляет? Ведет от запаха, взгляда, улыбки. От жестикуляции, от мимики. От всего его ведет. Наблюдает за ней и, бл*, не может оторваться! Ловит себя на том, что по пятам ходит. То из окна выглядывает, то смотрит за ними в игровой, то в спальне дверь приоткроет и следит… как она наклоняется к Мати и что-то тихо говорит. А ему виден ее профиль, ее высокая грудь, плечо, ее нога, оголившаяся до бедра. И он готов мастурбировать на этот кусочек кожи.
Бл*, он не думал, что испытает это снова, он никогда бы не поверил, что излечится… от той, другой зависимости, что перестанет видеть ту… по ночам. Но она вспоминалась все реже, звонки частному детективу стали единичными, а отчеты уже не открывались с таким рвением. Черты лица стирались из памяти… их заменяли аккуратные, словно вылепленные, черты лица Нини. Да, ему нравилось называть ее Нини. НИИИни. Там, в парке он боролся с диким желанием наклониться к ней и убрать пряди волос с ее лица, погладить большим пальцем ее губы. Губы… О них он тоже думал. Они сводили его с ума. Ее огромные глаза, заслоняли собой другие. Такого же цвета… и ему уже казалось, что те, пожалуй, были не такими яркими, как эти. Он не понимал себя. Не понимал, какого черта сравнивает их, почему оба лица сливаются для него в одно. Как будто…как будто он уже ее нашел и испытывает физическое и моральное удовлетворение, а потребность рыть носом землю уходит на второй план. Его больше волновало — куда отвезти их обоих сегодня вечером. Где еще она не была? Что не видела в Мадриде? Взять Мати и всем вместе…
— Какого такого свидетеля, который вас прекрасно знает, может привести обвинение, Альварес! Вы меня слышите?
Резко обернулся к адвокату. Приятная картинка, на которой он, Нина и Мати гуляют по берегу моря, испарилась, и вместо нее возник зал суда, перекошенное лицо Индюка и щелкающие фотоаппараты.
— Что?
— Сейчас сюда войдет свидетель обвинения. Какого черта? Что за свидетель может быть? Кто готов давать против вас показания?
— А мне откуда знать? Это разве не ваша работа?
— Твою ж мать! Карамба! — выругался адвокат, когда в залу суда вошла Каролина в великолепном темно-бордовом платье. Вошла, как на подиум, и продефилировала к креслу. С трагическим лицом, бледным макияжем и грустными глазами. Надела б черное, можно было бы решить, что у нее кто-то умер.
— Какого черта? — процедил сквозь зубы Альварес и сжал кулаки. Ах ты ж сука! Что за выбрык!
Каролина картинно убрала с лица завитые светлые пряди, делано склонила голову на бок, хлопая длинными ресницами.
— Сеньора Альварес…
— Завоченко. У меня моя девичья фамилия. — и с упреком посмотрела на Альвареса.
Да, он не захотел делиться своей фамилией, и это было прописано в брачном договоре. Свою фамилию он согласен дать только их общим детям. Когда-то он сказал своей мертвой бабке, стоя у могилы на кладбище и положив на мраморную плиту букет нарциссов.
«Ни одна сука не получит моей фамилии. Ни одна. Фамилию Альварес может носить лишь тот, в ком течет моя кровь! Эта свадьба ничего не значит!»
— Сеньора Завоченко, сколько времени вы не проживаете с вашим мужем?
— Больше месяца!
— По какой причине?
— Он…он не хочет, чтоб я возвращалась домой! — и прижала платок к глазам.
Ах ты ж тварь! Вот же тварь! Потому что не приехал к ней и не валялся в ногах, не умолял вернуться. Манипуляторша проклятая.
— Что это за спектакль, Альварес? Я разве не говорил вам, чтоб вы помирились с женой и вели самый благопристойный образ жизни?
— Говорили!
А сам сдавил челюсти и руки в кулаки.
— А ваш сын? Как он живет без матери?
— Не знаю, что происходит с моим кровиночкой без меня. Он там один… его отцу точно не до него. Малыш наверняка плачет без матери…. Если это конец отношений, то я буду требовать отдать моего сына мне.
— Какой развод? — процедил сквозь зубы адвокат. — Делайте, что хотите, но она должна завтра же прийти в суд от защиты оттраханная, счастливая и заглядывающая вам в рот, и мне насрать, как вы это сделаете.
— Понял!
Если судебное дело будет проиграно, он может забыть о «Мадриде». Сука… она настолько тупая, что даже не понимает, что сейчас, возможно, ставит крест на его карьере. И соответственно, и на себе тоже.
Судья объявил перерыв в заседании, и Альварес злой, как черт, вылетел в коридор, где сцапал Каролину и потащил под локоть в туалет, закрыл дверь на щеколду.
— Что такое? Что ты делаешь? Ты…ты…я… я просто хотела вернуться! Ты же забыл обо мне! Ты же меня не звал и…Арманд!
Схватил за затылок, швырнул на колени, удерживая за волосы, расстегнул ширинку и ткнул ей в лицо вялым членом.
— Соси! Ты этого хотела? Давай соси, Кара!
Жена послушно обхватила его член бледно-розовыми губами и уже через секунду с упоением причмокивала, сладострастно постанывая и выгибаясь. Он на нее не смотрел. Смотрел в стену. Равнодушно, почти не моргая. Кара прекрасно работает ртом. Это было ее достоинством с самой первой их встречи, когда она сделала ему офигенный минет в машине. Поднял ее под руки, развернул лицом к раковине, наклонил вниз, оголяя ягодицы. Вошел на всю длину. Смотрел себе в лицо и долго толкался в ее тело. Не обращая внимание на судороги удовольствия, на ее стоны, на ее какие-то мольбы и выкрики его имени. Он как будто не находился в своем теле. Оно жило отдельно от него. Оно привычно потребляло. Сношало. Так же, как сношал бы любую шлюху. Только… последнее время ему не хотелось шлюх. Он хотел только одну женщину. Кончил как-то слабо, практически нечувствительно. Пару раз дернувшись и оттолкнув от себя Каролину, которая тут же бросилась вытирать и его, и себя салфетками, восторженно приговаривая.
— Сумасшедший. Ты мне всю прическу испортил… и на трусики теперь будет вытекать. Не мог потерпеть до дома. Если так хотел меня, почему не приезжал?
Посмотрел на нее через зеркало.
— Еще одна такая выходка, и ты никогда не вернешься домой. А теперь поезжай к своей матери, собирай свои манатки и давай домой.