Ксар привстал с места, недоуменно разглядывая Куна. Скил тоже недоверчиво крутил головой.
– Как так – тысяча и еще половина? – прищурился Агай. – Мне говорят, и я слышу: скифы разучились метать стрелы!
– Сколько же тогда ты выбрал из моих? – грозно спросил Ксар. – Их сто шестьдесят тысяч, и каждый бьет без промаха, как сокол зайца!
Царь поднял руку, успокоил Ксара, строго ожег взглядом заговорившего было Скила. Начальник, стражи стоял невозмутимо, нацелив заросшее лицо только на Агая.
– Как отбирал? – опустив глаза, недовольно спросил царь.
Кун помялся.
– Чучело персида на коня посадил, горло белой тряпицей обмотнул, – глухо ответствовал он. – Двести махов от стрелка. Конь бежит. Кто попал в тряпку – налево, кто в бок или голову – плохо. Направо ставил. Так отбирал.
Старейшины медленно поднялись на ноги, оглушенно молчали. Даже Агай часто заморгал, пытаясь представить услышанное.
– Ай-хай! – выдохнул Скил. – На двести махов в тряпицу на горле?!
– Лжец! – взревел Ксар. – В щит попадет не всякий, а тут – в шею!
Кун метнул в него глазами, будто заколол.
– Ты отбирал? – Самодовольно ухмыльнулся. – Почему так говоришь?
Наступила тишина. Агай захохотал, закашлялся, потом утер слезы, сам налил в ритон вина, подал Куну.
– Садись и пей, – пригласил он. – Отныне ты старейшина над пахарями…
– Царь!
– Не перечь. Нескоро оставишь меня и отправишься на Борисфен. Туда ускакал вестник с печальными словами. Он же и скажет им, что ты теперь их водишь. Мастеру передай, пусть на шлеме твоем сделает золотой обод старейшины. А пока сам будешь над отобранными стрелками. При мне держать их станешь.
Кун с облегчением выпустил из груди запертый воздух. Верный владыке, он испугался назначения на Борисфен, а значит, и скорой разлуки с Агаем. Теперь все оставалось по-прежнему, это успокоило его.
Ксар заерзал на своем месте, не вытерпел, попросил:
– Отпусти, владыка. Пойду взгляну на сверхметких.
Агай кивнул. Ксар поднялся, но прежде чем выйти, опустил руку на плечо Куна.
– На Мадия место сел. Вот тебе моя рука. – Он присел на корточки. – Вот и плечо мое.
Кун положил свою на плечо Ксара. То же проделал с Куном и Скил. Так трое старейшин некоторое время и сидели, обнявшись на глазах Агая.
Когда Ксар вышел, Кун спохватился, виновато доложил:
– Прости, владыка, забыл о важном. Старая лиса, хромой сармат, в кузню приходил мышковать. Наконечник спрятал. Мастер отобрал, выгнал. Хорошо гнал. Пустой уехал сармат.
– Вот как? – Царь засунул руки под тяжелый пояс, задумался. – Плохо, что он видел их… Почему Агафарсис прислал ко мне мальчишку, которому вредно поручать дела царства и теперь, и потом? Хромой тоже как рыба. Как его ухватить умом? Вроде видишь, а он все равно под водой. Сунешь руку, думая, по локоть, а утопишь до плеча и никак не достал… Иди, Кун, мастера призови. К предсказателям загляни. Жду их, скажи, ночью. Сон бежит от меня.
Кун оставил их вдвоем. Агай долго молчал, потом указал на вход во вторую половину шатра.
– Пусто там стало, холодно. Смех ее вместо очага был. – Он устало провел ладонью по лицу, ухватил бороду в горсть, пропустил через кулак.
– Отправил, а спрятал ли? Дух безумия выел ее сердце и крепко поселился в оболочке. С мечом на него как пойдешь?
– Владыка. – Скил опустил лохматую голову. – Ты говоришь о любви.
– Так это называют, – согласился Агай. – Слова предсказателей, людей, сильных мудростью богов, не дают мне покоя. Видишь ли тоску мою?
– Вижу, владыка.
– Решил я… Пусть мастер выберет себе жену. Сам выберет. Сколько у нас их! Гладких и резвых, как кобылицы. Дочь известим. Гнев ее падет на кого? Знаю, гордая. Отвернется от замутившего разум, и из сердца вон… Многое могу я повелеть человеку, а тут не вижу выхода другого. Жесток я? Да. Зато дочь поставлю на путь предков и мастера сохраню. Ты, старейшина, накинь узду на свое нетерпение. Сама к тебе придет. Говорила: «Я за надежный, пусть иззубренный меч».
Скил разглядывал свои ладони. Делал он это с таким вниманием, будто впервые увидел их, и нет для него сейчас дела важнее.
– Уши закидало грязью? – Царь тронул его за локоть. – Или летящий конь моего разума заступил в сурочью нору?
– Нельзя ему у нас брать жену.
– Почему?
– Ола не поверит, что он сам взял ее. Да и мастер не без языка – расскажет. И гнев ее упадет на тебя, царь. «Как позволил? – спросит. – Заговор завел и исполнил!» Так скажет. Гордая она, это верно. Сильная. Но трудно пережить одну измену, а как сразу две? Умрет она. – Скил потемневшими глазами посмотрел на Агая. – Мастера женить можно, но за твоей спиной. Правильно будет.
– Что придумал? – Агай покосился на Скила. – Ты мудр, говори.
– Советовал я тебе отправить его в Ольвию, а сегодня сам ты ему пообещал. Вот и пошли поскорее. Хватит нам торговать у эллинов эти вот кубки, чаши, зеркала из передразнивающего железа – электрона. Много у них секретов, и все станут нашими. Мастер быстро все переймет. Но, отправляя его, не пожалей золота. Эллины любят золото, а к золоту липнет плохое. Кто он, Лог? Человек, творящий дивное. Такие есть и в Ольвии, и все они почему-то пьяницы. На желаниях своих супонь не затягивают, должно, потому хомут нравственности у них всегда на боку. А Логу жить с ними и видеть их такими. Он скоро погрязнет в пороках, впадет в блуд, а сердце, утопшее в вине, слабо на память и верность, – Скил передохнул, утер со лба пот. – А потом… Потом его окрутит какая-нибудь эллинка и станет женой. Ола сама не простит ему измены. Ты не будешь виноват.
– Хитер, – ласково проговорил Агай. – Утопающий в вине слаб на верность и память?
– Ты хотел убить его в сердце Олы? Вот и случай. Отправить мастера в Ольвию – сделать доброе дело, а недоброе случится само по себе.
– Будет так! – решил Агай. – Но… как с луками?
– Мастер сам уже их не делает, только смотрит. Это смогу и я, – ответил Скил. – К весне все успеется. Будут луки и наконечники, готов будет и мастер – извращен, пьян и с женой-эллинкой. Потом мы призовем его назад, но царевна уж будет за тем, кого ты сам назовешь зятем.
– Будь по-твоему. Хорошо придуманное, надо хорошо исполнить. А кого назову зятем, ты знаешь. Предсказатель перепутал слова богов, смутил меня.
– Твоя воля, царь, – учтиво кивнул Скил, радуясь, что все устраивается как надо, как он и обещал Оле. А встречу им устроить будет просто.
Они сидели, глядя на огонь. Входил и выходил слуга, наблюдающий за светильниками, иногда в шатер долетало протяжное «О-а-а!». Это перекликалась бессонная царева стража. От прыгающего пламени очага по лицам старейшины и Агая двигались свет и тени, отчего казалось, что сидящие друг перед другом люди яростно гримасничают. Поставленный у трона светильник, наоборот, горел ровно, не колеблясь. От его света на подлокотниках трона и чаше, брошенной на сиденье, лежали тихие золотые ободки.