Я ставлю на любовь - читать онлайн книгу. Автор: Светлана Тимина cтр.№ 74

— И ты мне предлагаешь спустить им это с рук! Ты Настю видел? Она едва живая осталась! Я, который хрен знает сколько лет боролся с преступностью в этой гребаной столице, сейчас буду молчать в тряпочку, потому что у Спикера скоро будет мандат неприкосновенности и ему нужен этот отмороженный волчара?

— Ты знал, что мир несовершенен, когда получил свои первые погоны. Ты прекрасно понимал, какая именно власть в нашей стране. Мы отрицали существование Синдиката, а попросту делали вид, будто не понимаем, что именно он стоит у власти. Изначально мы закрывали глаза, потому как сверху поступали команды не трогать, выколачивали признания в самых тяжких преступлениях у тех, кто имел несчастье оказаться не в том месте не в то время. Отжимали бизнес в угоду таким, как Спикер, пропихивали тендеры и подводили это все под такую же несовершенную законодательную базу. Сперва по указке. А потом, когда достигли своих вершин, уже сами понимали, что происходит и как именно нам надо себя вести, чтобы однажды не поймать пулю в лоб. Скрепя сердце плясали под дудку Синдиката и обманывали себя, в один голос утверждая, что боремся за честь и соблюдение законов… и именно поэтому, Дима, мы сейчас на коне со своим заоблачным окладом, а не в братской могиле где-то за городом! Честь и совесть за бортом, и разве это не наш с тобой осознанный выбор?

— Да, мы молчали и следовали установленному порядку, пока это не коснулось моей девочки, Саша! — Краснов отпихнул кресло и отошел к окну, затем так же поспешно вернулся обратно. — Для них нет ничего святого! Красовский с инфарктом в больнице… после смерти дочери совсем сдал… а я с утра тянусь к телефону, чтобы выразить соболезнования и пообещать, что найду этих тварей и закрою их на пожизненный срок, а сам не могу этого сделать. Потому что знаю, что будут ходить на свободе и жить в шоколаде! И даже если сдам двух этих шестерок, что сидят в подвале…

Гуляев пригубил коньяк. Сигарета в пепельнице истлела, рассыпалась дорожкой сизого пепла. Внутри него все клокотало от ярости, но он ничем этого не выдал.

— Понимаешь, она открыла глаза… моя такая сильная взрослая девочка… я спрашиваю, кто… а она под транквилизаторами, даже без эмоций, говорит мне сразу… Леша Шахновский. И обратно отключается. А я… я думаю, какое счастье, что уснула и не увидела по моему лицу, что я не смогу за неё отомстить, не говоря уже о том, чтобы обезопасить!

— Дим, — Гуляев потер переносицу. — Помнишь нашу молодость и тот самый случай, после которого наша вера в справедливость и прежние идеалы канула в Лету? Мы тогда не знали, что детям Синдиката у нас почет и слава. Мы верили в закон и порядок.

Краснов рассеянно кивнул, возвращаясь в кресло, и залпом опрокинул коньяк. По его лицу было заметно, что он помнит, и это событие тридцатилетней давности никакие годы не стерли из памяти.

— Прекрасно помню… не могу только вспомнить, откуда мы возвращались. Кажется, из общаги педагогического института, у девчат тогда было вкусно. И душевно.

— Я до сих пор помню твою реакцию, когда вышла эта троица волчат. Тех самых ушлепков, которых ждал в соседнем переулке транспорт с личным водилой их родителей. Насытившихся вседозволенностью ублюдков, которые любили устраивать себе сафари в обычных рабочих районах, зная наперед, что им все сойдет с рук. Он даже не успел произнести свою заученную реплику “гони кошелек и часы”… Нос ты ему сломал ювелирно. Военная кафедра тех давно забытых времен ничем не уступала курсу подготовки наших “ангелов”…

— Я помню только, как вопили остальные и как сверкали их пятки, когда они дали деру, плюясь угрозами. Мы сочли их пустыми.

— И не задумались, что нас не просто так стопарнули в переулке. День стипендии, вся наличность с собой, карт тогда не водилось. А потом пили портвейн с твоим отцом, царствие небесное, смеялись над этой историей и гордились собой. Ровно до следующего вечера.

— Когда отец достал свою заначку, которую копил на черный день, и, пряча глаза, сказал, что мы должны снова появиться в том самом месте в условленное время. О, мент во мне тогда взыграл, хотя мы только учились… курс третий, кажется? Я обрадовался, что мы идем ловить ту малолетнюю шпану на живца, что сейчас их схватят с поличным и закроют надолго… и отец так и не решился сказать мне, зачем все это, пока не приехал ты.

— Мой был более прямолинеен. Сразу пояснил, что это развлекаются дети криминальной элиты, у которых схвачена вся система МВД. И если мы не сыграем в игру по их правилам и не позволим, подобно баранам, отнять у нас эти деньги — только ради того, чтобы ублюдки потешили свое эго, — наши родители полетят с насиженных мест…

— И мы это сделали. Никогда не забуду, как отец прятал глаза, не в состоянии признаться, что справедливость в нашей стране — пустой звук. В государстве, где власть бандюков с мандатами и огромными деньгами. Как ты держал меня, чтобы я не превратил их в инвалидов и позволил забрать все подчистую, сносил их слабые удары и сходил с ума от ярости. Потом старался это забыть, но так и не вышло. А вчера… я слушал Настюху, а сердце кровью обливалось от этого гребаного дежавю. Оттого, что сейчас все в десятки раз серьезнее. И оттого, что Шахновский возле Спикера неприкосновенен. Я не знаю, как я ей теперь это скажу. Я боюсь того момента, когда она проснется, и я буду обязан пояснить ей все это…

— Дим, я не завидую тебе в этой ситуации. Но главное — она выжила. Сосредоточься на этом, будет легче. У тебя сейчас оба приспешника этого урода. Принеси ей, как мы говорили во время наших игр в индейцев, ожерелье из их ушей. Кстати, раскололись?

— Подчистую. Спикер не знает, что они у меня.

— И не узнает. Вытяни из них все, что можно. И потом отдай мне. Терминатор постоянно ищет кукол для отработки приемов боевого дзюдо и пристрелки, пусть курсанты на них тренируются. Потом покажешь ей фото их трупов, когда «ангелы» с ними покончат… Пойми, ты ничего не изменишь. Придется пока довольствоваться малым. И перед Красовским частично очистишь совесть. Это же кто-то из них проломил его дочери висок? Знаю, это ее уже не вернет, но все же…

— Я готов возненавидеть себя. За это заискивание с шавками Спикера. За то, что вынужден был кивать и со всем соглашаться…

— Не накручивай себя, пожалуйста. Знаю, как тяжело обращаться к тому, кто, по сути, убил двух вчерашних школьников и едва ли не погубил твою дочь, развязав руки своему отморозку, но теперь их хоть похоронят как положено, Свету и этого боксера, что с Настей в одном классе учился…

— А моя дочь, Саш? Она поступила в институт. У нее жизнь, по сути, только начиналась! Что дальше? Ждать, пока ее не добьют, если сочтут, что она очень много видела? Мне придется ее увезти прочь из страны! Прятать до тех пор, пока здесь не станет безопасно. А тут так не станет никогда! Снесут Спикера — придут другие. И не знаешь, что лучше в этой ситуации!

— Ты и сам понимаешь, что оставлять ее здесь больше невозможно. Она не проживет и часа, Шахновский не привык оставлять свидетелей. Увози ее. Марианна в курсе?

— Нет, и я не знаю, как ей об этом сказать! Я поклялся, что не спущу с девчонок глаз и с ними ничего не случится. Иначе она бы не уехала в Германию со своим новым мужем. Но придется рано или поздно. Иришку тоже отсюда увезу. Незачем ей и дальше жить в стране, для которой ее граждане — пыль под ногами. Кравченко сейчас в Копенгагене, надумал женить сына. Сам помнишь, как тот сох по Ирке. Незачем ей прозябать тут… да еще с сожителем, который тоже варится в бандитской системе.