Два лета - читать онлайн книгу. Автор: Эми Фридман cтр.№ 8

Мне хочется пойти посмотреть на студию в сарае, но голова тяжелая. Наваливается все разом: изнурительное путешествие, папино отсутствие, великолепное, но незнакомое новое окружение. Я, кажется, не спала целые сутки, а может, и больше. Сейчас я не в состоянии посчитать.

Я собираюсь спросить у Вивьен, где в доме телефон, ведь мне нужно позвонить маме и папе, но вместо этого я широко зеваю.

— Eh, bien ^[24], тебе надо отдохнуть, non? — Вивьен с зажатой между пальцев сигаретой поворачивается ко мне. — На втором этаже пустая гостевая комната, — добавляет она. Рядом с la salle de bain — с ванной.

Интересно, это папа приготовил комнату специально для меня? Не важно. Все, что мне сейчас нужно, это кровать, чтобы упасть. Я встаю, убираю в раковину тарелку и кружку и благодарю Вивьен, надеясь, что она поможет мне занести чемодан наверх. Но она, похоже, погрузилась в свои мысли, смотрит в окно и прикуривает. Мне не дает покоя то, что здесь, кажется, все курят. Маме бы это не понравилось.

В полубессознательном состоянии я из кухни иду в прихожую за сумками. Напротив кухни винтовая лестница, по которой я осторожно поднимаюсь, волоча за собой чемодан. Старые, истертые ступени скрипят и стонут, мне чудятся привидения.

Добравшись до верхней площадки, я замечаю слева ванную комнату. Дверь туда закрыта и шумит вода. Однако помимо воды я слышу и другие звуки: кто-то плачет. Девочка. Элоиз? Почему она плачет? Обеспокоенность перемешивается во мне с желанием узнать тайну, и я уже начинаю думать, что с этой девочкой все не так просто, как кажется.

Соседняя дверь открыта настежь, я вхожу, ставлю чемодан и хмурюсь. Это, наверное, и есть гостевая комната. Очень маленькая, двуспальная кровать и шаткий комод. Стены голые, за исключением зеркала с трещиной и большой картины с напольными часами, плывущими по голубому небу. Чудно́.

Хорошо хоть есть маленькое окошко с видом на сад. Оно впускает неровный солнечный свет и аромат цветов. Еще есть потолочный вентилятор; я дергаю за шнур, чтобы включить его, лопасти начинают лениво крутиться, едва тревожа застоявшийся воздух.

Я прикрываю дверь и бросаюсь на кровать. Матрас жесткий и негостеприимный, подушка плоская. Я вспоминаю свою комнату дома, с двуспальной кроватью и кучей подушек. Кондиционер на полную мощность, стопки книг на полках, цветные постеры Ренуара и Дега на стенах. Раньше меня раздражала монотонность, теперь я тоскую по ней. Мне ее не хватает.

Поворачиваюсь на бок и смотрю на сумку-шопер из Музея Уитни. Вот бы достать мобильник и полистать инстаграм. Написать Руби. Я бы рассказала ей про Элоиз, и лучшая подруга дала бы мне дельный совет. Пожалуй, позвоню Руби после мамы. И папе позвоню. Я всем скоро позвоню. А пока просто ненадолго закрою глаза.

Я уплываю в сон и слышу, что внизу приглушенно звонит телефон. Кажется, Вивьен берет трубку и взволнованно говорит по-французски. А может, мне все это снится. Мысли уже путаются, как бывает в полудреме. Телефон внизу снова напоминает о звонке на мой сотовый перед самой посадкой. Я представляю, что ответила, но говорю по-французски, и сверкает молния, и подсолнуховые поля, и кто-то плачет; медленно и плавно я перемещаюсь из мира бодрствования в мир снов.

ТЕЛЕФОН ВСЕ ЕЩЕ ЗВОНИТ. Громко. Настойчиво. «Разве Вивьен не ответила? — гадаю я, зарываясь головой в тощую подушку. — Нет, — тут же напоминаю себе, — это было во сне». Почему никто не отвечает? Открываю один глаз, потом второй, сажусь в кровати. Волосы прилипли к шее. Свет из окна стал другим: раньше он был ярким, золотистым, теперь приглушенный, розоватый. Под потолком крутится вентилятор. Я встаю и потягиваюсь. Я все еще сонная, но в голове прояснилось, не то что было — когда? Несколько минут назад? Сколько я спала?

«Дзынь-дзынь, — слышится снизу, — дзынь-дзынь». Потирая глаза, я открываю дверь гостевой комнаты. Ожидаю увидеть, как Элоиз выходит из ванной, с махровым полотенцем и хмурым видом. Но холл пуст.

— Ау? — голос у меня хриплый. В ответ ничего, кроме резких звонков.

Босиком спускаюсь по лестнице, звонки ведут за угол, в элегантную гостиную. Диван цвета морской волны, яркая картина на стене и письменный стол с современным компьютером и — звонящим телефоном.

Неуверенно поднимаю трубку.

— Э-э, bonjour? — решаюсь я.

— Саммер! — врывается голос мамы, она говорит взволнованно и в то же время с облегчением.

— Мама? — я моргаю и провожу рукой по спутавшимся волосам.

Мамин голос — здесь, это сбивает меня с толку. Я замираю у стола и смотрю в окно. Оно выходит на брусчатую Рю-дю-Пэн. Булочная закрыта. Я закусываю губу. Это первый разговор с мамой после ссоры.

— Почему ты не позвонила? — требует она ответа, и меня охватывает чувство вины. — Я утром проверила твой рейс, узнала, что самолет приземлился, но прошло уже десять часов!

— Погоди-ка. — Я осматриваюсь в комнате в поисках часов. — Сколько?

— Десять часов, — мама нетерпеливо вздыхает. — У нас три часа дня. А у вас, значит, девять вечера?

Ой-ой-ой. Теперь все ясно: закрытая булочная, пустой дом, розовый свет из окна. Должно быть, здесь солнце летом заходит еще позже, чем у нас. Я представляю, как шло время, пока я спала наверху на узкой кровати: Элоиз и Вивьен занимались своими делами, небо над Ле-дю-Шеман превратилось из голубого в пыльно-розовое.

— Я немножко вздремнула, — объясняю я смущенно, усаживаясь на стул. — Прости.

Интересно, можно ли считать мое «прости» иносказательным извинением за ссору? Так было бы намного проще, чем сейчас неуклюже лезть в дебри наших отношений. Мам, помнишь, как я вышла из себя, когда ты сказала, что отец может подвести? Так вот, получается, ты была недалека от истины!

— Нет, это ты меня прости, — говорит мама.

Я выпрямляюсь на стуле. Хороший способ извиняться на все случаи жизни.

— Я не хотела будить тебя, — продолжает она уже спокойнее. — Я не собиралась звонить на домашний, просто твой отец пропустил уже два вызова на мобильный. — Она откашливается. — Как он там вообще? — Вопрос звучит сухо.

Я сглатываю и смотрю в темный экран компьютера. Похоже, мама не знает, что отец в Берлине. Может, ей и не нужно этого знать. Сердце начинает колотиться чаще. Я обычно не вру маме — спасибо хорошим отметкам и малоактивной личной жизни, врать пока не приходилось. «Честность работает в обе стороны», — любит повторять мама; имеется в виду, что если я откровенна с ней, то и она откровенна со мной. В этот момент, однако, я размышляю, не стоит ли послать честность в короткий отпуск.

Ведь если сказать маме правду, меня до конца жизни будет преследовать «что я тебе говорила». Она сразу же заставит вернуться домой, и тогда все пропало: «моя судьба» превратится в пшик. То, что отца нет, конечно, огорчает и действует на нервы. Но мои страх и замешательство сразу по приезде теперь куда-то делись. Я осмелела.