Тайны двора государева - читать онлайн книгу. Автор: Валентин Лавров

Иоанн Васильевич, вступая на российский престол подростком, обещал избавить государство от «раздоров, татей и разбойников». И вот на патриархально-тихой Руси грянул теперь разбой государственный. Земля содрогнулась от криков истязуемых, густо залилась безвинной кровью — и все это без смысла, без оправдания.

И люди окаменели от горя, привыкли к истязаниям, к неправде. Но то, что произошло в лето от Рождества Христова 1569-е, заставило не только ужаснуться, но и вспомнить о человеческом достоинстве. Главным дознавателем стал сам Иоанн Грозный.

Государю Иоанну Васильевичу всегда было тяжело, а с некоторых пор и вовсе сделалось невыносимо. Попущением Божьим стали ему голоса бесовские по ночам слышаться.

Едва он смеживал очи, как откуда-то из дальнего угла явственно неслось:

— Очнись, блядин сын! Ты-де вовсе не государь, а антихрист сущий. Яко козел скачешь, вот и накудесил много. Собачий кал, близок день, когда тебя, Ирод мерзкий, перепластают!

Иоанн Васильевич дико вскрикивал и пробуждался.

Звал он стражу. Те обыскивали опочивальню, в каминах сажей до пят мазались, под широченной кроватью пыль кафтанами собирали, но злодеев не обнаруживали.

А тут, словно из могильных холмов вылезая, покойники самолично стали в опочивальню являться. Первым пожаловал князь Александр Борисович Шуйский. Опираясь изъеденной червями рукой на шахматный столик, печально качал головой и выкатывал покрытые плесенью зенки:

— За что сгубил моего Петрушу?

Он лез за пазуху и доставал окровавленную голову сына, швырял ее государю:

— Будь ты во веки веков проклят!

Потом стали являться и другие злодеи, Грозным умерщвленные: князь Ванька Кашин, князь Дмитрий Шевырев, князья Дмитрий Немой и Куракин Иван, двое Ховриных и разные прочие.

Все они были вида отвратного: безносые, с темными глазницами, выкрикивающие угрозы и обиды.

Митрополит Московский Макарий наставлял:

— Это тебя, государь, зело жестоко бес мучит! Нам, православие блюдущим, во всяко время покаяние искати потребно. Кознование нечистого расточай молитвами усердными. Каждодневно твори молитву запретительную Василия Великого. А теперь давай хоромы твои освящу…

Митрополит кропил святой водой, воскурял ладан, усердно обращался к Всевышнему с чинопоследованием об освобождении хором от духов злых.

Но облегчения не последовало.

И все больше прилеплялся Иоанн Васильевич к пьянству беспробудному и блуду поганому.

Тут как раз подоспели события, о которых рассказать хотим.

На 25 июля государь назначил потеху замечательную — казнь трех сотен человек. Малюта Скуратов, угадывавший желания своего повелителя, поспешил открыть грандиозный «заговор», во главе которого якобы стоял архиепископ Пимен. Заговора, понятно, не было, а обреченные на лютую смерть несчастные ни в чем не провинились.

Еще накануне, взгромоздившись на седло, Иоанн Васильевич объезжал Красную площадь. Сюда стащили целые штабеля досок, бревен, несколько больших котлов, груду крюков и цепей. Триста обреченных ждали своего жуткого конца — подобного избиения Москва еще не видела.

Государь отдал несколько важных и толковых распоряжений по устройству виселиц и других сосудов смертных, а затем, устало зевнув, произнес:

— А не пора ли нам откушать?

Он задумчивым взором обвел приближенных, и взгляд его остановился на виночерпии Корягине:

— Князь, нашей братией не погребуешь, накормишь? Хозяйку твою помню, собой красна. А по хозяйству расторопная?

С полгода назад государь оказал великую милость. Когда виночерпий играл свадьбу с первейшей красавицей в Москве сиротинушкой княжной Натальей Прозоровской, Иоанн Васильевич стал ее посаженым отцом.

Виночерпий низко поклонился:

— За честь сочту, милости прошу!

С гиканьем и свистом, полоща нагайками зазевавшихся прохожих, кавалькада понеслась к Ильинским воротам — в хоромы богатого виночерпия.

Ясноглазая княгиня Наталья встретила царя с приветливой улыбкой на устах и золотым кубком на подносе:

— Выкушай вина, государь! Осчастливь!

— Здоровья хозяйке и хозяину! — Царь осушил кубок, утер ладонью жидкие усы и, притянув к себе, в уста поцеловал Наталью.

…Пир шумел уже пять часов, а слуги тащили и тащили подносы. Вот на стол водрузили шесть жареных лебедей, затем появились глухари с шафраном, рябчики в сметане, утки с огурцами, зайцы с лапшой и мозги лосиные. Рекой лилось вино ренское, романея, мускатное белое и розовое, белое французское, аликанте, ковшами разносили медовуху.

Царь сидел, зело осоловевший от выпитого. Устало зевнул:

— То ли есть хочется, то ли еще чего…

Малюта Скуратов без слов понимал своего властелина. Он живо вскочил на ноги, забухал сапогами. Уже через мгновение верхом скакал в Кремлевский дворец. Вторая жена Грозного — Мария Темрюковна, черкешенка, — отличалась крайним беспутством. Но и для своего царственного супруга завела целый гарем молодаек, который постоянно обновляла.

Не успели гости лебедей доесть, как целая ватага красавиц, предводительствуемая Скуратовым, ввалилась в хоромы виночерпия. Возле государя оказалась бойкая Сонька Воронцова — рода захудалого. Девица она была гладкая, темноокая, гибкая в талии. Словно присосалась к царю — не оторвешь.

По мере приближения ночи сердце государя, как все последние времена, начинало сжиматься от страха: он с ужасом думал о тех, кого казнил и чьи тени бесплотные обязательно посетят его нынче. Вот и старался упиться до бесчувствия. Но успел приказать Соньке:

— В опочивальню мою пойдешь! — Про себя подумал: «Вдвоем в нощи не столь жутко будет! Пусть рядом лежит — будто для блудного дела». Усмехнулся, довольный собственной хитростью. Вдруг изломил бровь, вонзил взор в лицо виночерпия: — Князь, а почему твоя хозяйка с нами брашно не разделяет? Гребует гостями?

Виночерпий потупил глаза:

— Бабье ли дело с государем за одним столом сидеть?

— Ничего, я позволяю!

Появилась Наталья, блиставшая не нарядами, а удивительной добротой лица, сияющим взором, белозубой улыбкой. В ушах ее горели рубинами, алмазами, жемчугами старинные серьги. Во времена незапамятные сам Михаил VIII Палеолог за какие-то заслуги подарил их пращурам Натальи и клятвой связал, приказал беречь их, как свою душу. Вот и переходили серьги из рода в род и стали фамильной святыней.