«Тьфу, пропасть! С чего бы разгорячился?..»
Я останавливаюсь в нескольких шагах от джипа, и Димитреску принужден выбраться из машины и пойти мне навстречу. Он моложав, подвижен, но уже обзавелся брюшком, сединами и местами сморщился — на переносице, за ушами и вокруг губ; еще у него бледно-оливковый цвет лица и мешки под глазами — все это предполагает болезни и раннюю старость.
Приблизившись, он пытается дружески взять меня за локти, но вместо этого мягко толкает животом. Он добротно одет и обут, от него хорошо и странно пахнет, как будто сейчас только вышел из фитнес-клуба, где ему умащивали подуставшее тело, втирали в кожу настойку из двенадцати трав, окуривали благовониями — одним словом, пытались вернуть то, что по своей природе невозвратимо…
«Он румын или грек? — впервые за десять лет знакомства вдруг озадачиваюсь я. — Отчего этот нездоровый смуглый оттенок кожи не смущал меня раньше? Как там у Булгакова: “Очень возможно, что бабушка моя согрешила с водолазом”?..»
— Вот не поверите, сейчас только думал о вас, — не моргнув глазом, врет Димитреску, и я вдруг решаю для себя: румынский цыган!
«Ну, ежели цыган — это все объясняет…»
— Изволите кофе, Евгений Николаевич?
— Спасибо, уже изволил.
— Тогда коньяк с лимоном? Отличный коньяк!
— И коньяк пил, и лимоном закусывал.
— Но, может быть, пообедаем? Махнем на кольцевую? Бифштексы с кровью по-английски! Подвезли текилу! Из настоящего кактуса, гаже нашего самогона, если по правде, но одно название чего стоит: те-ки-ла! Нигде в области нет такой кактусовой водки, как у нас! Гарантия качества, как говорится, на личных контактах, закупаю исключительно для своих… — Он придвигается, округляет глаза и, по-идиотски оглядываясь на казенный дом напротив, дышит мне теплом в ухо: — Очень надо поговорить!
Ну как отвязаться? Это тебе надо, а мне, напротив, совершенно не с руки: не хватало еще, чтобы интересующиеся мной лица зафиксировали в обнимку с этим болваном! Знает же, что имеются определенные правила поведения для людей, говорящих шепотом: не ездить вместе, не пить и не есть при скоплении народа, не посещать сауны в сомнительной компании, не обниматься, в конце концов, на бульваре…
— Верно, вам сказали обо мне какую-то гадость? — роняет уязвленный до глубины души Димитреску, силясь понять причину моего упрямства. — Да, я поздравлял с Рождеством ваше руководство, и у Валерия Павловича был, но еще до обеда так напился, что просто физически не смог попасть к вам… Не потому? Что-то из ряда вон?
У него вдруг отваливается и мелко дрожит челюсть с искусственными ослепительно-белыми зубами, а глаза едва не физически — не глаза, а кошачьи когти! — впиваются мне в кожу.
Вот зануда! Я беру Димитреску под локоть и веду в магазин сувениров, расположенный в ближайшем переулке. Там есть уголок — несколько в стороне от продавца и рядом с витриной, — где можно без помех рассматривать глобусы и письменные приборы и откуда хорошо виден вход в магазин. Все прекрасно, говорю я размеренным, скучным голосом, все просто замечательно: зима, февраль, воздух! Еще бы немного снега — и в лес на лыжах…
«Я не понимаю, о чем вы? — недоумение, вместе с бледностью, все отчетливее проступает на оливковой физиономии Банана. — Все так плохо? Совсем плохо?»
— Говорите, Константин Константинович, я весь внимание!
— Как? Вы же только что…
Внезапно мне становится жаль Димитреску. Ведь уже несколько дней я нахожусь в таком же положении, в которое сейчас поставил этого пройдоху и говоруна: намеки, шуршание за спиной, угрожающая пустота вокруг и рядом. Правду говорят: нет на свете людей, которым нечего опасаться! И однако же имеется небольшая разница между нами: он знает, чего ему опасаться, тогда как я…
— Да что вы, ей-богу, Константин Константинович! Можете спать спокойно. На данный момент нет никакого повода для, так сказать, опасений и переживаний. Или у вас еще что-то?
Глаза Димитреску теплеют и становятся осмысленными, он силится что-то сказать, но никак не может одолеть нервную зевоту.
— Евгений Николаевич, я, собственно… — Он снова оглядывается и шепчет мне на ухо, прикрывая губы ладонью. — Помните такого Магеру?
Как же мне не помнить еще одного негодяя? Этот Магера в самое омерзительное, развальное время купил за бесценок обанкротившееся сельхозпредприятие в одном из районов — со всем имуществом, земельными паями и замечательным яблоневым садом. Бывшего председателя пытались тогда посадить за злоупотребление служебным положением и подделку документов, но тот ночью накануне ареста поджег правление предприятия вместе с бухгалтерскими книгами и был таков. Я изучал тогда материалы дела, и, помнится, меня поразило, что, например, относительно новый сварочный аппарат ушел с молотка едва не за три гривенника. Но, увы, без председателя и бухгалтерских книг доказать что-либо не удалось, Магера выскользнул из прокурорских объятий точно так же, как выскальзывали в те годы многие будущие буржуа, и вскорости был избран депутатом городского совета по квоте одной из партий.
— Что Магера?
— Вы же знаете, у него, кроме всего прочего, мебельный цех в Озерках: спальни из черешни, кухни из натурального дуба, то да се. Отличные, скажу вам, спальни: резьба, лак!.. Если у вас нет такой, могу поспособствовать. Не надо? Так вот, на той неделе пришел запрос от Феклистова: подать в УБОП некоторые документы. Это как понимать? Я тут же подсуетился, встретился и с тем, и этим — не пробивается! Точно воды в рот… Прямо тебе Берлинская стена!
— А вам что до этого Магеры?
— Евгений Николаевич! Как-то вы… Не узнаю вас, право. Это наш человек! Как на духу: в Бога верует, сиротам помогает, в крещенскую купель окунался! Между прочим, прокуратуре города подарил в позапрошлом году два компьютера. Вашему отделу готов помочь, только скажите, в чем у вас острая нужда…
«Спасибо, морда! Уж как-нибудь обойдусь. Ишь ты, выболтай нам секретные сведения, а мы тебе водку с селедкой и девку с кольцевой!..»
Я припоминаю материалы оперативно-розыскного дела на Магеру: рейдерский захват комбината хлебопродуктов, незаконный возврат НДС за якобы поставленную за границу продукцию, отмывание и перевод в офшорные зоны денег… В правовом государстве потянуло бы на два пожизненных заключения, а у нас «шестерка» все накапливает материалы, а еще слушает, слушает… С чего бы это долгоиграющее любопытство? То-то и Димитреску здесь! Наболтал лишнего с этим Магерой, вот и засветился в прослушках…
— Откровенность за откровенность, Константин Константинович. По этому вопросу мне мало что известно, а кроме того, ваш приятель, как бы сказать поделикатнее… мне малосимпатичен. Посему прощайте, дела!
Димитреску разочарован. Он потухает, у него явно пропадает ко мне интерес, но на всякий случай — мало ли что может произойти в жизни завтра! — он провожает меня до выхода и бормочет скороговоркой: