Исповедь литературоведа. Как понимать книги от Достоевского до Кинга - читать онлайн книгу. Автор: Николай Жаринов cтр.№ 18

– Я в одной папиной книге, – у него много старинных, смешных книг, – прочла, какая красота должна быть у женщины… Там, понимаешь, столько насказано, что всего не упомнишь: ну, конечно, черные, кипящие смолой глаза, – ей-богу, так и написано: кипящие смолой! – черные, как ночь, ресницы, нежно играющий румянец, тонкий стан, длиннее обыкновенного руки, – понимаешь, длиннее обыкновенного! – маленькая ножка, в меру большая грудь, правильно округленная икра, колена цвета раковины, покатые плечи, – я многое почти наизусть выучила, так все это верно! – но главное, знаешь ли что? – Легкое дыхание! А ведь оно у меня есть, – ты послушай, как я вздыхаю, – ведь правда есть?

Теперь это легкое дыхание снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре».

(Иван Бунин, «Лёгкое дыхание»)

Думаю, что именно этот отрывок лучше всего отображает ту силу, которой обладает метафора. Именно она приводит на кладбище классную даму главной героини. Она нужна ей, чтобы собственное существование обрело смысл, чтобы жизнь, бесцветная и никчёмная, наконец расцвела в лучах памяти о безвозвратной потере.

Вот что такое «чёрные, кипящие смолой глаза» или «чёрные, как ночь, ресницы»? Это ведь просто стандартные фразы. Одинаковых чёрных глаз я, например, не встречал никогда. Да и смолой они точно не кипели. В ресницах важнее форма и длина, а цвет можно и под наряд выбрать. Что значит «длиннее обыкновенного руки»? Кто высчитывал тогда среднее арифметическое от длины человеческой руки, или стоит считать только руки женщин? Учитываем ли мы все народы и расы, или говорим только о центральной части Российской империи? Что значит «в меру большая грудь»? На этот счёт среди всех ценителей красоты женского тела точно существуют разные мнения. Во всяком случае, я абсолютно похожих не встречал.

Ну и джекпот в конце. Рассуждение о лёгком дыхании из уст героини. Ну вот что может быть нелепее? «А ведь оно у меня есть, – ты послушай, как я вздыхаю, – ведь правда есть?» Как же я ненавижу такие разговоры. И сразу в памяти всплывают моменты, когда приходишь на свидание с удивительно красивой девушкой, но первое впечатление разбивается о темы разговоров, вращающиеся вокруг еды, макияжа и сплетен. Я даже в определённый момент начал применять специальную технику, чтобы не засорять голову ненужной информацией. Печально ведь, когда стихи Бодлера вытесняются из головы рассуждениями бывшей об удобстве различных видов трусов.

Долгое время перед сном я ставил себе в плеере записи пения китов. Засыпаешь под них идеально, звуки через короткое время легко воспроизводятся в твоей памяти, и в тот момент, когда начинаются пустые разговоры, ты просто вспоминаешь их. Слышишь уже не человека, а то, как разговаривают между собой киты. При этом краткосрочная память работает, ты легко можешь поддержать разговор, но утром ничего не вспомнишь. Идеальное преступление!

Вот и на этом отрывке из рассказа Бунина меня чуть было не выключило. Киты уже маячили на горизонте сознания, но были изгнаны с подступов авторским словом. Последней фразой в рассказе, которая переворачивает всё с ног на голову: «Теперь это легкое дыхание снова рассеялось в мире, в этом облачном небе, в этом холодном весеннем ветре».

Человек умирает, но его дыхание, почти неуловимое, остаётся в этом мире, рассеянное в ветре, оно и треплет фарфоровый венок на могиле у подножия креста.

Вот она, настоящая сила искусства слова.

Бунин учит видеть эти детали, замечать то, что раньше было скрыто от глаз. И как хорошо, что в тот момент, когда я впервые открыл для себя Виктора Гюго, я уже успел проникнуться настоящей поэзией и прозой. Но есть ведь ещё и другая деталь. В книге важно не только то, что заключено внутри. Важна ещё обстановка и время. С «Отверженными» мне в этом плане безумно повезло.

По работе мне всё время приходится общаться с людьми, наверное, именно поэтому минуты одиночества особенно ценны. В эти моменты, когда ты наедине с собой, когда не нужно играть никакую социальную роль, можно быть по-настоящему честным. И нет лучшего фона для этого спасительного одиночества, чем руины древних цивилизаций. Необходимо только одно условие: на этих обломках истории нужно быть одному.

Читать в отеле было как-то обыденно и просто. Поэтому почти каждое утро я брал с собой книгу Гюго и отправлялся на руины Фазелиса пешком. Садился в тени сосновых деревьев, растущих на скале у самого моря, и читал до самого заката.

Но больше всего мне запомнился именно первый день. Ближе к закату я добрался до двенадцатой главы, той самой, которая перевернула моё восприятие литературного текста, научила совершенно иначе смотреть на то, как нужно выстраивать сюжет. Ведь иногда достаточно поменять одну простую деталь, чтобы произведение зазвучало по-новому. Так и делает в своём романе Виктор Гюго.

Правда, пересмотрев большое количество фильмов и прочитав много книг по этой теме, я понял, насколько там похожи сюжеты. И сейчас, бывает, открываешь какой-нибудь новый ужастик, начинаешь только читать, а уже знаешь, чем всё закончится.

Двенадцатая же глава романа «Отверженные» Виктора Гюго поразила меня именно неожиданностью своего перехода к теме продажи души. Его ничто не предвещает, его не предскажешь. Поэтому, когда заканчиваешь читать, то в голове твоей не возникает слов, которыми можно описать восхищение. Только междометия. Слова формируются позже. Это, наверное, лучший признак того, что ты столкнулся с настоящим искусством.

Подобно умелому музыканту Гюго вводит две сюжетные линии героев: монсеньора Бьенвеню, праведного епископа, который своим искренним благочестием поражает всех окружающих, и Жана Вальжана, бывшего каторжника, который попал в заточение ещё в молодости, когда украл хлеб, чтобы накормить своих голодных братьев и сестёр.

Бездушная государственная машина наказаний сделала из него зверя, настоящего преступника, хотя в душе он никогда таким не был. Простые люди, видя его арестантские одежды, тоже не проявляли к нему ни жалости, ни сострадания. У себя дома его приютил только епископ, но Жан Вальжан, проживший на каторге большую часть своей жизни, стал подобен зверю. Его единственной целью было выжить любой ценой. Поэтому он украл из дома священника серебряные столовые приборы и сбежал. А дальше произошло это.