Неумерший - читать онлайн книгу. Автор: Жан-Филипп Жаворски cтр.№ 27

Ацитодунон оказался всего-навсего пограничной заставой, горсткой изб, ютившихся в остроге. Там мы встретили лишь детей, женщин, да пару стариков; бойцы же, откликнувшись на военный призыв Тигерномагля, покинули свои дома вот уже как пол-луны. Лодочники поведали нам тревожные слухи: якобы амброны, переправляясь через Дорнонию, повадились разорять лемовисские земли, и, бывало, доходили до самой Аржантаты. Один из тамошних принцев по имени Мезукен завладел их старой крепостью на крутом яру, с высоты которого наводил ужас на близлежащие деревни.

Надо было спешить более чем когда-либо. Превозмогая усталость, пробравшую нас до самых костей, мы продолжили путь. Оба отряда отныне скакали рысцой плечом к плечу. Оставался последний рывок: через три дня мы должны были достигнуть Аржантаты. Амбактам Комаргоса гонка давалась намного тяжелее, чем воинам Троксо, так как битуриги отшагали вдвое больше пути, чем арверны. Труднее всех было Ойко. Пот тёк с него градом, и дышал он сбивчиво, не в силах перевести дух.

В первый день шествия по земле лемовисов нашему взору открылся безмятежный край. Мимо ферм и селений мы шагали по праздным лугам, по ухоженным, но безлюдным нивам. Для весеннего сева уже кое-где были вспаханы поля. Подчас нам попадались даже сохи, оставленные в борозде, без пахарей и без упряжки. По мере нашего продвижения население всё больше редело. От этого края, покинутого защитниками, веяло страхом грабительских набегов. Время от времени в лесах нам случалось натыкаться на стада оленей и косуль. Их скопления свидетельствовали о заброшенности дорог. К тому же звери всегда убегали от нас налево, что считалось плохой приметой.

На следующий день картина гнетущего запустения предстала перед нами более явственно. А природа вокруг, к изумлению, была чарующей: сияло яркое солнце, лиственный покров в лесах был уже густым, тёплый бриз шептался в кущах и приятно освежал. Меж тем дороги зарастали высокой травой, пахотные поля превращались вновь в пустошь, и мы заприметили даже пару оленят, пасущихся в саду одной заброшенной фермы. Страдания Ойко теперь стали заметны всем окружающим. Лицо его перекосилось от натуги, и передвигался он короткими перебежками, так как поспевать за строем ему было невмоготу. Порой он волочил ноги, опираясь на своё копьё, как на посох. С утра он ещё пытался наверстать разрыв, который образовывался между ним и остальными воинами, но уже после полудня сильно отстал.

Вечером Ойко долго не мог добраться до нашего лагеря. Мы разбили его на хуторе, который жители покинули совсем недавно, судя по ещё не остывшему пеплу костров. Он вышел к нам на свет, когда лошади были уже распряжены и накормлены, а мы вкушали скудный ужин, устроившись вокруг огня. Этот переход он завершил шагом, и ночная мгла, по которой он шёл, кругами растеклась под его впалыми очами. Ойко повалился ниц, не проглотив ни крохи, и только через некоторое время смог собраться с силами. Затем, с печатью глубокой усталости на лице он поднялся на ноги и предстал перед Комаргосом.

Одноглазый воин, доедавший остатки ужина, не удостоил его и взглядом. Он так и остался сидеть в своей позе со скрещенными ногами на грунтовой площадке перед хижиной, которую облюбовал себе для ночлега, и лишь некоторые из его амбактов сухо поприветствовали Ойко. Даже при алом отблеске пламени бедняга был бледен, как полотно. Своим болезненным видом он невольно вызывал сострадание. Товарищи его угрюмо молчали, предугадывая поворот событий.

– Я сяду, – произнёс Ойко, тяжело дыша, – вконец вымотался.

Он плюхнулся наземь перед Комаргосом в обмякшей позе, положив кулаки на разведённые в сторону ноги и опустив голову. Он сидел в середине круга, что было вопиющим нарушением обычая, ведь только борцы или барды могли по праву занимать это место. Это означало только одно: Ойко собирался сказать нечто очень важное. Богатырь с любопытством поднял глаза на своего воина.

– Не буду ходить вокруг да около, – продолжал Ойко. – Говорить я не мастак, да и ног под собой не чую, чтобы держать красивые речи. Я выложился весь, мо́чи больше нет. Последним в Аржантате буду я.

Одноглазый воин сперва дожевал оставшуюся краюху хлеба, неспеша проглотил её, затем выпил полную кружку эля.

– Ты ещё держишься на ногах, – заметил он. – Я знаю тебя, Ойко, силы у тебя есть. Поднажми ещё чуток и, глядишь, проскочишь перед носом какого-нибудь слабака. А там уж у тебя будет пара-тройка ночей, чтобы оклематься.

Амбакт уныло помотал головой:

– Нет, на сей раз мне крышка, и я ничего не могу поделать. Это началось ещё с неметона, когда я разглядел этого, сами знаете кого. Я увидел то, чего не должен был видеть. Там подхватил хворь, и теперь сгораю от лихорадки. Меня знобило всю прошлую ночь напролёт, и тот призрак говорил со мной.

Он вяло потряс рукой возле уха:

– Он звал меня. Он шептал мне, что занемог я из-за того, что моя душа покинула тело и осталась там, на болоте, потому-то я и могу его слышать. Стоит мне закрыть глаза, как я снова вижу ту тухлую воду – и только от одного её вида в моих жилах стынет кровь.

От изнеможения язык его заплетался, будто в хмельном угаре.

– Я не думал, что уйду так, – сокрушался он. – Уж лучше бы я… Да я даже и не знаю, что лучше… Ну да ладно, раз всё равно дни мои сочтены, пусть всё уладится должным образом. Последним буду я. Сомнений в этом больше нет, и никуда тут не денешься, поэтому я предпочитаю решить всё сам, чем потом это сделают другие за меня. У меня есть к тебе предложение, Комаргос, сын Комбогиомара. Ты знаешь меня, ведь я долго служил тебе: я храбрый воин. Я сражался в шести войнах, после которых на теле моём остались девять шрамов. Семь из них я получил, сражаясь лицом к лицу с противником, да и два других также не зазорны. Один достался мне в ловушке, устроенной нам окаянными туронами в карнутском лесу, а второй – когда один из сотоварищей бросил дротик вкось и попал в меня. К тому же я сразил свою долю врагов, краснеть за себя мне нечего. Так вот что я хочу предложить тебе: я жертвую собой, Комаргос, моя голова достанется тебе. Пусть уж она будет хорошим трофеем, чем я стану плохим товарищем в грядущей войне. Взамен я прошу, чтобы ты даровал моей семье столько же коров, сколько шрамов у меня на теле, и чтобы ты вооружил моих сыновей, когда им придёт срок воевать. Так я уйду спокойнее.

Волна возмущения прокатилась по лагерю. Многие повскакивали с мест, возбуждённо размахивая руками, одни принялись осыпать его гневными упрёками, призывали одуматься, другие – словами поддержки, уверяли, что впереди ещё много лет жизни. Были и такие, кто ополчился на Комаргоса, угрожая отказаться от похода, если он примет подобное предложение. Мой брат хотел произнести речь посреди этого переполоха, но Сумариос удержал его за плечо, наказывая сидеть смирно.

– Ты ещё не стал воином, – прошептал он. – Какими бы благими не были твои намерения, такое вмешательство расценят как оскорбление.

Я же смекнул, что правитель Нериомагоса сказал вслух намного меньше, чем подумал на самом деле. Наше присутствие во время вознесения требы принесло несчастье и посеяло беспокойство в битурижском отряде. Болезнь, которая обрушилась на Ойко, только подтверждала совершённое святотатство, поэтому время для выступления было весьма неподходящее. Огорчённый Сеговез уселся на место. Внутри у него всё бурлило. В гуще криков, оглушавших нас со всех сторон, он сам до конца не осознавал того, что только что решился предложить: одолжить Ойко свою лошадь.