В огне революции - читать онлайн книгу. Автор: Елена Майорова cтр.№ 71

Лери несколько дней рыдала о Гафизе.

И это горе она стремилась разделить со своей семьей, у которой всегда находила понимание и поддержку. Лариса изливала чувства в письмах родным, заявляя, что «никого не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, поэта Гафиза, урода и мерзавца». Она как раз закончила автобиографический роман Рудин, где писала о своей истории любви, и послала его родителям. Их реакция ее разочаровала. А ведь кроме «романа всей жизни» там так ядовито-талантливо описывался косный университетский круг, окружавший талантливого правдолюбца М.А. Рейснера, «синклит» благонамеренных профессоров: «славный черносотенец», «велеречивый лгун», «торговец сладким лимонадом», «молодые либералы, которые изучают русский парламентаризм, блаженно не замечая полицейских участков, еврейских погромов и монопольки». И бывший друг семьи В.В. Святловский, не оправдавший каких-то ее надежд и выведенный под именем Веселовского, получил свое: Лариса представила его жалким начетчиком без твердых убеждений и моральных устоев, который может дать своим ученикам знания и навыки научного анализа, но не может подарить «моральный костяк, единство и веру».

В романе были выведены и родители Ларисы, и, скорее всего, что-то их покоробило и даже оскорбило в дочернем описании. Она оправдываясь, объясняла, что их образы — да, слишком примитивные, но всего лишь наброски, не слишком проработанные. Раскольников потешался над огорчением Ларисы, говоря, что слишком пристрастные «родственники Трибуналовы» провалили роман.

Возможно, под впечатлением родительской критики Лариса охладела к своему «Рудину», заявив: «Нет ничего вреднее кладбищ, воспоминаний и несколько сентиментальных блужданий по собственным развалинам. Развалины цепки, пахнут мертвым и причиняют гибельные слабости».

Этот роман увидел свет в 1981 году в 93 томе литературного наследства и не вызвал практически никакого отклика.

Летом 1922 года эмир призвал афганцев, участвовавших в набегах басмачей на советскую территорию, вернуться к домашним очагам, угрожая жестоко наказать за ослушание. Доверие к советскому дипломату Амануллы-хана еще больше возросло после сообщения о заговоре, целью которого было его устранение. После этого инцидента существовавшее равновесие между Англией и РСФСР в Афганистане, как отмечал в конце 1922 года нарком Г.В. Чичерин, постепенно стало «нарушаться в советскую сторону».

Однако по мере того, как отношения между двумя странами налаживались, и жизнь советской дипломатической миссии в Кабуле все более и более приобретала рутинный характер, в семье Раскольниковых наметился кризис. Дипмиссия состояла всего из 32 человек, так что советские, в сущности, варились в собственном соку. По словам Ларисы, за год соотечественники и сотрудники совсем разложились. Розы, пальмы и верблюды давно приелись. «Праздное, но обязательное общение с ограниченными иностранными дипломатами (словно сговорившись, персы, итальянцы, турки и китайцы умных представителей в Кабул не присылали) стало с трудом выносимым», — писал Раскольников Троцкому, умоляя вернуть их в Россию. Как только исчезло ощущение новизны в восприятии восточной экзотики и ослаб накал дипломатических баталий, супругами овладела скука и пришла тоска по родине. Несмотря на то, что оба они увлеченно занимались литературным творчеством, существование в Кабуле становилось все нестерпимее.

Федор Федорович начал работу над мемуарами, сразу вызвавшими огромный интерес. Его близкий друг на протяжении трех десятилетий В.Д. Бонч-Бруевич очень высоко ставил литературный талант Раскольникова. Многие современники отмечали, что он писал не хуже Рейснер. Правда, рассказы Раскольникова о революции и гражданской войне имеют, скорее, эпический характер: ни крови, ни анархии, ни террора. Вместо насилия, присущего войне, — цепь героических эпизодов, победы без жертв и удаль победителей-красноармейцев. Не то чтобы Раскольников не видел или не практиковал насилия, он просто не рассказывал о нем, потому что был глубоко убежден в правоте Идеи, которую защищал: для него, безусловно, цель оправдывала средства. Впоследствии Лариса образно объяснит такую позицию: «Мы с ним оба делали в жизни черное, оба вылезали из грязи и "перепрыгивали” через тень… И наша жизнь — как наша эпоха — как мы сами. От Балтики в Новороссийск, от Камы к апельсиновым аллеям Джелалабада, нас судить нельзя, и самим нечего отчаиваться».

Лариса готовила серию очерков, впоследствии составивших ее книгу «Афганистан». Она получила от И.М. Майского, редактора «Петроградской правды», заинтересованного в серии очерков из Кабула, предложение о сотрудничестве. «Нормальный размер отдельной корреспонденции 150–200 строк, иногда возможен фельетон — 300–350 строк. Платим мы пока по 3 американских доллара за корреспонденцию в советской или в американской валюте, по желанию. Под боком у Вас Индия, и если бы Вы могли нам давать также о ней. Так как Афганистан для русского читателя terra incognita, то желательно освещение, главным образом, его внутренней жизни, быта, экономики, политики и проч. Весьма желательны очерки, впечатления и т. д. Весьма интересно было бы получать материал, освещающий борьбу старого и нового в афганской жизни».

Но Лариса не воспользовалась предложением Майского, возможно потому что в это время в очередной раз потеряла ребенка. Уже третий раз ее попытка стать матерью терпела неудачу. По словам врачей, сохранить беременность можно было, лишь соблюдая постельный режим. Но на такую жертву неугомонная женщина пойти не могла. С присущим ей темпераментом и убежденностью она обвиняла в выкидыше мужа. Раскольников всеми силами пытался загладить свою вину, хотя она, главным образом, заключалась в том, что он так и не смог заменить ей любимого поэта.

Несмотря на то, что супруги увлеченно и плодотворно занимались литературным творчеством, существование в Кабуле для Ларисы становилось все нестерпимее.

Желание вернуться на родину становилось непреодолимым. Лариса пыталась повлиять на Троцкого и убедить наркома вызвать их обратно в Россию. «Лучшие годы уходят — их тоже бывает жалко, особенно по вечерам, когда в сумерки муллы во всех ближних деревнях с визгливой самоуверенностью начинают призывать господа бога» — писала она. «Совсем не хочу жаловаться, в конце концов, и Феде надо было когда-нибудь передохнуть, вылезти из бумаг, заседаний и воспалений легких — но два года, два года в розах, в состоянии пассивного наслаждения мертвым миром — это из любого сделало бы мрачного пессимиста, мизантропа и самоубийцу. Итак, Лев Давыдович, итак, дорогой Лев Давыдович, если где-нибудь в Вашем присутствии будут говорить о «мятежной чете», если кто-нибудь станет утверждать, что в Кабуле Раскольникову чудно живется, что он совершенно счастлив под древом дипломатического добра и зла, с которого на его голову падают то кислые, то сладкие плоды, что он с успехом и удовольствием может просидеть в своем концентрационном Кабуле еще года два, вспоминая бурно проведенную молодость, укрепляя свое здоровье и отравляя мирные досуги своего собрата и партнера английского посла, если Вам придется услышать что-либо подобное — то, пожалуйста, выступите в нашу защиту, ибо и в розовом варенье можно скиснуть и потонуть, и о профсоюзах вспомнить с глубочайшей, хотя и несколько запоздалой нежностью, два года рассматривая вечный снег гор и пену цветущих садов из канареечной клетки… Ну, крепко, крепко жму Вашу руку. Л.».