Три цвета любви - читать онлайн книгу. Автор: Олег Рой cтр.№ 35

— Миледи, не будете ли так любезны передать мне сэндвич с огурцом? Не слишком ли горяч чай? — и касался чашкой болезненно напрягшегося Лелиного соска, то правого, то левого, и откидывался в кресле, глядя оценивающе, точно картину в галерее обозревал… и улыбался… улыбался бесстрастной «джентльменской» улыбкой.

А потом завалил Лелю прямо на гостиничный ковер — очень мягкий, кстати, — только время от времени протягивал руку к возвышавшемуся справа чайному столику — за чашкой.

— Не угодно ли миледи еще глоточек? Или, быть может, кусочек кекса? — предлагал он тем же бесстрастно аристократическим тоном, высокомерно игнорируя Лелины стоны. — Ну что ж, продолжим. Вы не находите, что в этом году выдалась удивительно теплая весна?

Смокинг (или это все-таки был фрак? или вовсе пиджачная пара?) потом пришлось выбросить. Шляпку же Леня бережно довез до Питера и повесил на кухне, над столом, — в память о чаепитии у британской королевы. Потом шляпку съела моль.

Однажды, когда они отдыхали где-то на Средиземноморье — не то в Италии, не то на Кипре — Ленька взял лодку и заявил, что ночное плавание — лучшее, что может случиться с человеком. Велел Леле снять купальник, лечь на дно и глядеть на звезды — огромные, готовые вот-вот сорваться с высокого черно-синего купола. Сперва Ленька греб, уводя суденышко подальше от берега и время от времени взглядывая на лежащую навзничь жену. Даже в кромешной тьме она как-то чувствовала эти его взгляды. А после лег рядом и зашептал в ухо:

— Ты так прекрасна и так беззащитна посреди этих черных страшных волн, что само небо, не удержавшись, опускается, чтобы владеть твоим восхитительным телом, воистину достойным принадлежать богу. Чувствуешь?

Она чувствовала.

— И никто, никто, — продолжал шептать (и если бы только шептать!) Ленька, — не защитит тебя от ненасытности властителя небес. Разве что разбуженный небесной страстью Посейдон поднимется из глубин — и тоже возжелает тебя! Тебя невозможно не возжелать! И они станут биться… и тело твое станет полем их битвы…

— Нет… — стонала Лелька.

— Трусиха, — засмеялся ей в ухо муж. — Только от тебя ничего уже не зависит. Чувствуешь, как расходятся волны? Посейдон поднимается все ближе, ближе… Ты же хочешь узнать, каково это — отдать свое тело во власть вожделению морского владыки? Если тебе повезет, они будут обладать тобой по очереди…

Звезды сыпались прямо в лодку, волны вздымались до самого неба, ветер… да, был еще и ветер…

Хваленые «Девять с половиной недель» казались Леле пресными. Какой там Микки Рурк, секс-символ! Рядом с Ленькой он был просто скучная деревенщина!

А потом — лет десять, что ли, назад — обнаружилось, что Ленька храпит.

Ужас!

Это оказалось совершенно невыносимо. Леля вскакивала, бегала на кухню пить воду, возвращалась, пыталась снова заснуть — честно пыталась, включая счет прыгающих через изгородь слонов и всяческий аутотренинг. Мои пальцы теплые и тяжелые, мои веки… А! Какой тут, к лешему, аутотренинг, когда над ухом вовсю оттягивается дружный оркестр водопроводчиков с отбойными молотками? Слоны же, вместо того чтоб монотонно и умиротворяюще двигаться друг за другом, вставали в круг и трубили — с руладами и переливами. Да еще ушами хлопали! Традиционные же овцы прыгали через изгородь послушно, но топали так, что странно было: почему в Австралии не случаются землетрясения? Это же в Австралии сплошные овцы?

Увы, вторая спальня оказалась жизненно необходима.

Заниматься любовью, а после расползаться по разным постелям было как-то глупо. Наверное, потому любовью в последние годы они занимались только изредка. Почти никогда, если правда.

И вот теперь, с Аликом, все словно вернулось.

Они вообще были похожи. Так ужасно оставивший ее Ленька и этот чудом обретенный мальчик. Казалось бы, что между ними общего? Ничего. И все-таки сходство было не просто ощутимым — очень сильным. Точнее, Леля чувствовала себя похоже. Это пугало. Но и страх казался… сладким. С Аликом было совсем как с Леней — как когда-то с Леней. Только… горячее. Горячее, острее, пронзительнее.

* * *

— Приве-ет! — сладко пропел нарочито тоненький голосок.

Леля едва сдержала раздраженную гримасу. Нелли Гибальская полагала, что тоненький голосок превращает ее в девочку. Ну-ну. Ее фамилию шепотом, за спиной, произносили… гм… непечатно, в общем. С полным на то основанием. Нелькин муж, поднявшийся на мутной волне девяностых, а ныне — приличный бизнесмен, владелец нескольких автосервисов и еще чего-то такого же, автомобильного, — с женой, как многие, не развелся, но развлекаться предпочитал с молоденькими студенточками. Она отвечала ему примерно тем же: эскорт-мальчики возле нее менялись каждый месяц, а то и чаще. Непонятно было, почему супруг до сих пор не запер жену в четырех стенах, а то и вовсе не прибил.

Видеть ее здесь и сейчас было неприятно. Словно Леля — все-таки Алик, красивый, как тридцать восемь модельных юношей, вместе взятых, и вправду ей в сыновья годится — такая же, как эта вот… особа. И даже если — не. Беседовать с Нелькой… ох, это и беседой-то назвать язык не поворачивался. Светское щебетанье, столь же бессодержательное, сколь непременное — так же, как у птиц, собственно. Только, в отличие от птичьего, светский щебет щедро сдабривался высокомерно-снисходительным неодобрением всего подряд. Искренне наслаждаться чем-то — да как можно! Восхититься, как прекрасны дебютантки на «венском» балу (почему это мероприятие считалось именно «венским», Леля до сих пор понять не могла)? Восхититься, о да. Покачать снисходительно изощренной прической: ну… ничего так, приличненько, хотя у нас тут не Вена, конечно… Порадоваться гастролям Гранд-опера? Да боже мой, даже если музыка не трогает в тебе ни единой, самой тоненькой струночки — насладись хоть роскошным окружением, где ты вполне на месте. В смысле — вполне можешь себе это позволить (потому что билеты стоят, как домик в костромской деревне или даже как вся деревня). Но опять — полупрезрительно поджатые губки: когда мы были в Брюсселе, на премьере присутствовали члены королевской семьи!

Но при том, если какое-то место вдруг становилось модным — будь то ночной клуб или салон красоты, — туда следовало, разумеется, «пробиться». С той же снисходительной гримаской — недурственно, мол, — но пробиться непременно. Иначе все решат, что ты лох, нищеброд, отстал от жизни, и все такое.

Леля всегда радовалась, что лично ей хотя бы не приходится ломать голову над выбором «самого модного» стилиста. Все, что касалось ее внешнего вида, решал Дим — статус его салона был настолько неколебим, что веяния моды его лишь слегка обдували, не шелохнув ни на миллиметр. Прочими же статусными вопросами (на каких мероприятиях присутствовать и каким телеканалам давать интервью) занималась Ленькина пресс-служба. Ресторан «Марсельский дворик» стал модным моментально — не то владельцы заплатили полудюжине ресторанных критиков, сурово правящих «тенденциями», не то само так вышло. Местечко получилось действительно приятное, безотносительно к модности. Просторный до бесконечности зал отнюдь не подавлял своими размерами, напротив, окутывал неким непритязательным уютом. Висящие на стенах ветхие рыболовные сети, грубоватые (неожиданно удобные) стулья, дощатые столы, холщовые «домотканые» салфетки — весь стиль не то что говорил, вопиял о простоте и практически «сермяжности». Леле это казалось, хоть и симпатичным, но довольно глупым. Мария-Антуанетта когда-то, играя в «простонародье», ферму себе завела: коровки, овечки, может, даже гуси у нее были. В общем, у стен дворца она пасла гусей. Но она была королева Франции, а нынешняя мода на примитив — откуда? И ладно бы действительно примитив. Рыболовные сети наверняка состарены искусственно. Дощатые столы — не какая-нибудь дешевая сосна, как минимум кедр, а то и палисандр, черт его знает. Холщовые салфетки, внешне похожие на мешковину, наверняка ткались где-то по особому заказу — и по особой же цене. Официанты, в дополнение к таким же, как салфетки, холщовым штанам, обряжены в белые береты с синими и красными помпонами — не понять, кого они изображают: французских моряков или все же рыбаков. И вдобавок — тельняшки! Которых ни французские матросы, ни тем паче рыбаки никогда не носили (по крайней мере, в те времена, которые тщился имитировать «Марсельский дворик»). Но в целом, если не придираться к точности, вышло вполне симпатично. Кухня же вообще была превосходная. Устрицы «самолетом из Лозанны, не больше трех часов с момента вылова», прочее в том же духе. И непременный буйабес, как без него — «дворик»-то марсельский. Буйабес, кстати, Леле нравился. Даже тот, где из тарелки торчат черные острые раковины мидий. Хотя она предпочитала варианты попроще. Но сама история буйабеса была так же забавна, как и нарочито простонародная обстановка. Похлебка, которую марсельские рыбаки варили из нераспроданных за день остатков улова, вдруг превратилась в утонченно-изысканный (и весьма недешевый) деликатес, это ей Ленька во время одной из поездок рассказывал. Он вообще любил подобные истории. Говорил, что с людьми — та же песня: большинство всю жизнь так и остаются «не пойми чем из не пойми чего», но некоторые — поднимаются. Вот как буйабес.