– Похожее на правду и есть правда. Я в курсе, необязательно читать мне лекцию, – вздохнула Франциска.
Полковник, похоже, не обратил никакого внимания на ее выпад и продолжил:
– И это – все, что у нас есть.
– Сюда может быть что угодно намешано, – сказал Юн, но без прежнего напора.
– Впрочем, я проверил рацию, когда был внизу, – сказал Полковник. – Так и не работает.
Генри не участвовал в разговоре. Он, кажется, был полностью поглощен тем, что наливал кофе в кофейник-термос. Странный жест, достойный пожилой дамы: нет бы наливать прямо из кофеварки. Потом Генри стал наливать кофе другим, словно официант. Я уже давно заметила его свойство становиться невидимым и понимала, что он делает это с умыслом, когда предпочитает слушать, что говорят другие. Глядя на него, я ощущала боль, острое желание пройти через стену и ткнуться носом ему в ухо, обхватить за талию.
Генри, расхаживая с кофейником, выглядел безразличным и усталым. Я бы что угодно отдала за то, чтобы похмельной лежать с ним в кровати и смотреть старые фильмы. Не успела я дорисовать в уме эту картинку, как со всей страшной отчетливостью поняла: этому не бывать никогда. Мне захотелось плакать.
– Впрочем, – сказал Полковник, строго глянув на Юна, – я полагаю, нам надо быть осторожнее с версиями о том, кто виноват. Если все выльется в охоту на ведьм, нам конец. Давайте будем помнить об этом.
Франциска тут же заспорила с ним.
Стоя в стене и слушая их разглагольствования о том, что делать, когда не один, а два человека пропали и, возможно, убиты, и как организовать более тщательный осмотр самого дома, я подумала, что помимо рации в медпункте есть еще одна возможность связаться с внешним миром. Сотовый телефон Лотты. Тот самый, по которому, я видела, она говорила в тот вечер. Лотта расхаживала по комнате туда-сюда. В отличие от Юна и Франциски, она была одета неброско. Единственным, что выбивалось из ее скромного стиля, была большая черная сумка блестящей кожи, которую она судорожно сжимала обеими руками, снуя по комнате. К окну. К стулу. Я предположила, что телефон лежит в сумке – вот почему Лотта не выпускает ее из рук.
Я получила от секретаря четкие инструкции: моя задача – наблюдать, и не более того. Что бы ни происходило, я не должна вмешиваться. Но то, что творилось сейчас на острове, касалось меня образом, который секретарь, возможно, не предусмотрел. Начать с того, что меня в каком-то смысле раскрыли. Кто-то на острове знал, что я не умерла в первую ночь, и от души постарался обезвредить меня. Так как мое тело не нашли, он или она к тому же должны были понять, что убийство не удалось и что я все еще на острове – возможно, раненая, но живая. Во-вторых, теперь пропала и Катя, и если она не убита, то в любом случае тяжело ранена. На полу было много крови. Не выйти ли мне из укрытия, не рассказать ли другим, что мне известно? В конце концов я решила, что безопаснее продолжать прятаться. Никто, кроме меня, кажется, не знал о существовании Стратегического уровня и о том, как туда попасть, так что тут у меня пока преимущество. К тому же мне вспомнилось, как Председатель угрожал мне тогда, в конференц-зале на четырнадцатом этаже. Если я ослушаюсь, меня ждут такие последствия, что и думать не хочется. “А может, попробовать связаться с секретарем?” – размышляла я, глядя на Лотту, которая прижимала к себе сумку, словно грелку.
Полковник вдруг уперся руками в колени и с усилием поднялся.
– Нам надо еще раз как следует обыскать дом. Если Катя прячется или ее прячут где-то в доме, она наверняка тяжело ранена. Предлагаю разделиться.
– И еще нам надо позавтракать, – спокойно сказал Генри.
– Да. Верно. – Полковник с благодарностью посмотрел на него.
– Вы с Лоттой останетесь здесь, внизу. Сначала обойдете нижний этаж. Если ничего не найдете, начинаете готовить завтрак, а мы, остальные, обыскиваем вместе весь дом, и как можно тщательнее. И молим господа, чтобы мы успели найти Катю, пока не поздно.
С этими словами он требовательно взглянул на Франциску и Юна, и вся компания вышла из кухни.
Я задумалась, как мне быть теперь, когда общество разделилось, и в конце концов решила спуститься к экранам, чтобы видеть обе группы одновременно. В следующие полчаса я наблюдала, как обе группы ищут там и сям, в разумных и неразумных местах, как Лотта и Генри обыскивают сначала кухню, потом салон и дальше, во всех шкафах и углах, пока Полковник, Юн и Франциска ищут наверху. Лотта все это время не выпускала сумку из рук, отставляя ее, только когда ей нужны были обе руки. Мне показалось, что Генри косится на сумку, пока Лотта занята, и предположила, что он тоже думает про телефон. Может, он искал случая вытащить его, может, как и я, просто думал о нем. Судя по всему, он не заговаривал с Лоттой о телефоне; наконец они ушли на кухню, готовить завтрак. Через какое-то время к ним присоединилась группа с верхнего этажа; я оставила экраны и поднялась в кухонную стену. Не потому, что собиралась услышать что-то особенное. Пятеро собравшихся там завтракали в гнетущем молчании; за окнами серый свет незаметно приближался к полудню, а ветер усиливался.
Генри вдруг встал и подошел к окну, потом повернулся к остальным.
– Что это? Вон там?
Полковник встал рядом с ним и выглянул в окно.
– Не знаю. Кто-нибудь может принести бинокль? Кажется, я видел в холле.
Лотта поднялась и скрылась из виду, а потом снова появилась и протянула бинокль Полковнику. Поднеся бинокль к глазам, тот тихо вскрикнул.
– Сто чертей, да это же причал!
Все повскакали со стульев, Полковник рванул к себе куртку и бросился к двери. Остальные кинулись следом. Возле стула Лотты осталась ее сумка.
Я поняла, что это мой шанс. Сейчас или никогда.
Убедившись, что все убежали к причалу, я вылезла из морозильной камеры в медпункт. Не особо раздумывая, я подошла к полке с медикаментами, нашла, что искала, и сунула пузырек в карман. Потом я заторопилась на кухню. Теперь, когда все ушли, дом казался огромным. Я вбежала в кухню, пригибаясь, чтобы не было видно в окно. Рванула к себе сумку Лотты, повозилась с замочком и наконец открыла. Лотта, кажется, была из тех, у кого в сумке есть все на все случаи жизни. Кошелек, ключи, жвачка, расписание автобусов, тампоны, пластыри, чеки, прихваченные скрепкой, полплитки шоколада, шпильки, захватанный детский рисунок с какими-то оранжевыми каракулями, наручные часы, по виду – купленные в дешевом магазине.
Когда я была маленькой, у Нур был большой портфель, который она всегда носила с собой. Мне запрещалось в него заглядывать, и, наверное, именно поэтому я обожала рыться в нем, когда Нур не видела. Портфель был как тайный словарь, способ понять ее.
Я собирала улики – чеки, свидетельствующие о том, что она пила кофе, и о том, что именно она купила, я заглядывала в ее ежедневник, чтобы узнать, с кем она встречалась. Иногда, охваченная своеобразной паранойей, Нур не записывала информацию полностью, а только выставляла заглавные буквы или время. Все это я запоминала, отправляла в свои внутренние запасы, словно собиралась шантажировать Нур, не зная точно зачем.