Дни, когда все было… - читать онлайн книгу. Автор: Дарья Симонова cтр.№ 23

Правильную точку нащупал гад: не «Аврора» и не Эрмитаж, а концерт великой Жанны.

Федор любил ее преданно, с оттенком восторженного эротизма, и был отчаянным пропагандистом своей любимицы. Он начал бывать наездами в Питере. Гостеприимного доброжелателя стал жалеть. Какой-то он был неприкаянный, слегка нелепый в своем жлобстве с потугами на романтику. Его было жаль. Впрочем, Анна могла лишь предполагать, как все происходило, не лезть же к Федьке с расспросами. Хотя, что греха таить, пыталась! Надо же было реставрировать прошлое, чтобы понять корни проблемы. Чтобы разобраться, почему у Федьки не срастается с подругами – а он многим нравился… И зачем ему понадобилась недосягаемая и шикарная Диана Смолина, жена хозяина тира? К чему создавать своим чувствам непреодолимые преграды, когда есть вполне осуществимые варианты? Чтобы все отстали: ах, у него такая сложная «неразделенка», и поэтому толком нет подруги?.. А Федор лишь оправдывался, что опасается женщин, активно выражающих готовность.

Может быть, и так. Но Диана – это уж слишком. К счастью, она «длилась» недолго. И то, похоже, была срежиссирована Фединым злым гением, дружком, соблазнителем за счет Агузаровой. Именно он любил захаживать в этот тир, а Федя тащился с ним как наипервейший наперсник. К злому гению к тому времени приклеилось прозвище-эвфемизм Кузен. Его придумала Анжелика. Она первая начала догадываться о характере непростой дружбы. Но молчала, потому что думала, что вокруг нее не дураки и тоже догадываются. Но Анна оказалась дурой. Она, как и Федя в свое время, принимала все скабрезности за дань времени. И, как всегда, смехотворно полагала, что никакого гомосексуализма не бывает, тем более так близко от нее. Это ж Федька, друг ситный, а не Элтон Джон.

А меж тем Кузен с того момента, как Федя перебрался в Питер, свое плотное влияние усиливал. Анну и Анжелику он невзлюбил сразу, потому как нечего отираться вокруг его Феди особам женского пола. Мол, знаем мы этих друзей с жадными матками наперевес! А вот Диана, «не выражающая готовности», куда как безопаснее. Ее-то Феде не видать как собственных ушей. И все шептания на ее счет Кузена ничуть не трогали. Даже наоборот – он как будто сочувствовал.

Право слово, что за чел… Странный и мрачный. Лицо у него – словно нервозный художник-перфекционист писал маслом. Но портрет мастера не удовлетворял, и он перерисовывал без счета. Наконец вспылил и в гневе замалевал черты, а успокоившись, поверх мазни «нацепил» очки. Вот, дескать, и я умею не хуже Магритта. Поэтому примет у Кузена не было, кроме очков. А их он часто снимал, терял и менял. У него был совсем маленький «минус», так что носил он свой аксессуар не по медицинским показаниям. Да хотя бы чтоб с обоями не сливаться!

Кроме Феди Кузена еще жалела Екатерина. Нет, вовсе не потому, что в один день с ним родилась. Екатерина смотрела на людей вселенски. Она Бога лучше понимала, чем Аня с Анжеликой. И у нее была своя версия происходящего. Особенно когда в жизни Федора появилась прочная и взаимная привязанность к Соне-белошвейке – прозвища, данные Анжеликой, всегда приклеивались плотно и сидели на персонаже как влитые. Соня и вправду рукодельничала, оканчивала текстильное училище и мечтала продолжить образование с похвальными дизайнерскими амбициями. Но скоро всем друзьям, с матками и без оных, стало не до смеха и не до амбиций. Потому что Кузен наложил на Федечкины «натуральные» пристрастия жестокое вето. Пришлось тому бегать к белошвейке тайком, как Арамису. Хотя у мушкетера были экзистенциальные трудности иного рода.

Но шила в мешке не утаишь. Пришли трудные времена. Федю выселили из съемной комнаты. Пришлось временно переселиться к Кузену, да так и остаться у него на многие годы. Под неусыпным оком Большого брата, точнее, Большого Кузена любовь не скроешь, в общаге у зазнобы не заночуешь. И однажды прелюбодея настигла кара. Кузен его избил и отобрал одежду. Справедливости ради стоит сказать, что силы были вопиюще не равны. Федин дружок был на две весовые категории мощнее. К тому же он был запойный, и водка будила необходимый для расправы адреналин. Человеку Фединой комплекции такого типа в одиночку не одолеть. Разве что он Брюс Ли-Уиллис какой-нибудь совокупный.

Вопиющее и кошмарное избиение случилось, когда Анна давно и плотно жила в Москве. Единственный, кто был готов нанести ответный нокаут и вырвать Федьку из лап «гомосекшн революшн», – конечно, Вадим. Во всем Питере не нашлось… Но и Вадим, хоть и любил поиграть мускулами, тоже понимал, что на тех, других, брегах нельзя рубить с плеча – увязнешь. И к тому же Екатерина все примиряюще объясняла.

– Феде нужен Кузен больше, чем белошвейка. Неужели вам, заступничкам, непонятно… А вот когда перевесит другая чаша весов, Федя сам уйдет. Оставьте человека в покое.

«Оставьте Габсбурга попам!» – кричали Парацельсу, когда он появился при дворе и вылечил-таки умирающего монарха плесенью, соскобленной со стен склепа. Не отдал августейшего в лапы преподобным, опробовав на доходяге прадедушку пенициллина. Анна тоже с азартом лезла не в свое дело, но с меньшим успехом. Сначала стань Парацельсом, а потом залупайся! Словечко из диких времен торговли шампунями на проспекте Ветеранов, так что в экстренные моменты употребляемое. Но ведь пока Анна доучится до волшебника, Федор, умничка-лапочка-интеллигент, окончательно превратится в потрепанную тапетку! Хоть Катерина и утверждает, что у Кузена не животная, а трансцендентальная ревность, он обижен корявым скупым детством, он хочет снова прожить его, но уже как следует, по-подростковому кровожадно и неистово, и мучить Федьку, как младшего брата или как… кошечку, которых ему недоставало когда-то. Короче, дело не в анусе, а в тонусе, и никаких позорных сношений нет, а вместо них – глубинное эмоциональное порабощение, подкрепленное вполне материальными тремя китами, имя которым – всем трем! – квартирный вопрос. Феде негде жить. А с Кузеном Федя в складчину купил стиральную машину. А что есть у белошвейки?

Патриархальный постулат о мужчине-добытчике, который сам платит за квартиру и даже – с ума сойти! – на свои кровные покупает бытовые приборы, а не пристраивается к чьим-то, даже не вспоминался. Какие могли быть добытчики в Питере в конце 1998 года, – я вас умоляю! Только Анжелика порой вздыхала о том, что в каждую семью неплохо было бы внедрить наблюдателя ООН. А то потом вечно никому ничего не докажешь…

Случилось чудо невероятное: рассказы братьев Радельниковых приняли! Однажды в телефонной трубке раздался жизнерадостный баритон журнального редактора – и душа запела осанну.

– Только давайте не будем грешить против истины и подпишем тексты вашим именем, – потребовал насмешник. – Никаких братьев не существует, я правильно понял?

– Правильно. Правильно! – заторопилась Анна, без смущения ликуя.

Не ломаться же теперь. Выходит, женская проза – как старая засахарившаяся сгущенка в холодильнике. С голодухи и она душевно идет с растворимым кофе, который обильно пьют в редакциях пыльных, толстых, одышливых, больных диабетом и гипертонией журналов. Увядают, курилки, но не сдаются, обещая по капле выдавливать из себя литературное золото партии. Странно и удивительно мечтать в них напечататься, но Анна сразу пресекла в себе всякий ложный стыд. Сюда хотя бы пускали таких Ломоносовых – Тарковских с пакетиком прозы, как она… А в новых, мускулистых, прогрессивных, с зубами из заморского фарфора действовал загадочный фейсконтроль. Временами публиковали кого-то стоящего, как ревниво замечала Анна. Но к ней это не относилось, она так и не прорубила модную фишку, не поняла, что важнее – красиво изложить или одеться. Свой стиль она определяла как «вышла на минутку, или Мэрил Стрип на отдыхе». Невеликая хитрость: напялить добротный секонд-хенд с вкраплениями распродаж. А потом убедить себя (убежденность – самый важный элемент гардероба!), что в доме полным-полно от-кутюр, но «я-то Мэрил Стрип на отдыхе, вышла за хлебом в качественной и потертой джинсе и слегка великоватом кашемире, и в этом мое антиснобское величие!».