Пол влажный и холодный. Неподалеку — старая деревянная дверь, на древних железных петлях. Вверху двери — маленькое окошко. Ромвелл подползает к ней и подтягивается к проему, чувствуя, как мозги пытаются вылезти из черепа наружу.
— Помогите, — говорит он, прижавшись лицом к зарешеченной прорези. И повторяет, уже громче: — Помогите!
— Мы влипли по уши, — отвечает повстанец, глядя из аналогичного окна в точно такой же двери по другую сторону коридора. Со сводчатого потолка капает вода. — Признайся, имперская свинья, — мы тут здорово напортачили. И нас ждет расплата.
— Да ты сам не знаешь, что несешь, — говорит Ромвелл, чувствуя, как к горлу вновь подступает тошнота. Он сглатывает и рыгает в кулак.
— Я знаю, что здесь есть один закон, и мы его нарушили. С чего ты на меня набросился? Я не убивал твою семью.
«А я что, обвинил его в этом?» — думает Ромвелл. Может, и обвинил.
— Ладно, не ты лично, но твои дружки убили мою семью. Моего мальчика.
Повстанец хмурится, глядя на собственные пальцы, сжимающие решетку.
— Если так, то мне очень жаль. Но на войне не бывает точных ударов, как бы нам этого ни хотелось.
— Когда вот так себя утешаешь, лучше спится по ночам, мразь?
— Слушай, не мы же взорвали целую планету. Это сделали вы.
— Я не отдавал такого приказа!
— А я не убивал твою семью.
— Но все равно веришь во всю эту республиканскую чушь…
— А ну тихо! — раздается голос в дальнем конце коридора. Он принадлежит женщине, явно пожилой. Слышно, как кто-то идет в их сторону по каменному полу.
Появляется Маз Каната — сморщенная и съежившаяся, словно слишком долго провисевший на ветке плод, старушка. Сложив руки за спиной, она смотрит из-за больших круглых линз своими окруженными сеточкой морщин глазами на повстанца и имперца.
— Гм… — говорит она.
— Послушайте, госпожа Каната, — обращается к ней пилот. — Нам крайне жаль, что так вышло, — если бы этому зверю не пришло в голову на меня наброситься…
— Зверю? — прерывает его Ромвелл. — Зверю? Это ты со своими повстанцами — настоящие звери. Бомбить всех без разбора…
Маз Каната снова шикает на них, словно змея, и Ромвелл лишь диву дается, насколько эффективно этот звук затыкает их обоих.
Схватив стоящую у стены приступку из двух ступенек, Маз придвигает ее к двери камеры имперца, встает на нее и откашливается, заглядывая в окошко.
— Дай-ка взгляну на тебя, — говорит она, поправляя одну из линз своих очков. — Ближе, ближе. Еще ближе.
Что замышляет эта сумасшедшая пиратка? Ромвелл пятится, но она цокает языком.
— Либо ты подойдешь ближе, либо я снова пришлю Эмми, чтобы вправила тебе мозги. Ну так как?
Ромвелл, ворча, подается вперед.
Маленькие глаза-бусинки Маз превращаются в щелочки, она облизывает губы темно-пурпурным языком.
— Я вижу в твоем взгляде боль. Горечь потери. Сожаление. Ты тоже причинял боль. Ты тоже что-то отнимал у других. — Она кривит тонкие губы. — Похоже, весы уравновешены. Что касается твоих сограждан…
— Какие еще весы? Что насчет моих сограждан?
— Империя мертва, — заявляет она. — Возможно, тебе кажется, будто в ней еще теплится жизнь, а все остальные считают, что она умирает, но на самом деле она уже мертва. Но точно так же, как мертвый труп порождает новую жизнь — мух, грибки и прочее, — так же и труп Империи породит новых созданий. Но пока что она мертва. — Слышно, как хозяйка этого места возится с замком, затем спускается с приступки, и дверь распахивается. — Можешь идти, но больше никогда сюда не возвращайся. И советую тебе не выплескивать свою боль на остальную Галактику. Живи в мире с самим собой — иначе тебя не ждет ничего хорошего.
Ромвелл не знает, что ответить. Поблагодарить ее? Обругать? Или лучше вообще промолчать? Взгляд его падает на повстанца.
— Насчет него не беспокойся, — говорит Каната, словно прочитав мысли имперца. — Его я тоже отпущу, но только после того, как твой корабль взмоет в небо над моим замком.
Ромвелл кивает. И уходит.
Позже, отпустив пилота-повстанца, она стоит в одиночестве на парапете, с которого открывается вид на воды озера Наймив, слегка покачиваясь под порывами ветра. К ней подходит ME-8D9.
Этот старый дроид пробыл в замке дольше самой Маз и повидал столько всего, что любые попытки исследовать глубины его электронной памяти тщетны и граничат с безумием. Каната спрашивает его, устроены ли на ночь Минлан Вейл со своей группой, и дроид отвечает утвердительно.
— В замке снова воцарился покой, — говорит Эмми.
— Что ж, хорошо. Вот только покоя нет в моем сердце. Нарушено равновесие. Какое-то возмущение Силы затуманивает все вокруг. Трудно понять, в чем именно дело, но, думаю, будет нелишним подготовиться.
— Прошу описать дальнейшие действия.
— Подготовь к полету «Удачу Странника». Хочу посмотреть на Галактику. Может, что-нибудь разгляжу.
— Будет сделано.
Дроид ей не принадлежит. ME-8D9 не принадлежит никому — она сама себе хозяйка, как и должно быть. Посмотрев Эмми вслед, Маз закрывает глаза, пытаясь ощутить дрожь переплетенных в Галактике нитей, составляющих паутину переменчивой Силы.
Глава пятнадцатая
Вернувшиеся в Ханну члены команды один за другим собираются в Небесном саду над районом Полис — именно тут жители частенько публично обсуждают политику. Складывается впечатление, что это самое любимое занятие на Чандриле. Hoppe подобное кажется чересчур утомительным — она с куда большим удовольствием отправилась бы домой готовить еду или занялась бы чем угодно, только не обсуждением политики. Да, она прекрасно понимает, что подобные дискуссии имеют свою ценность, знаменуют вовлеченность в демократический процесс и все такое прочее, но даже при всем при этом она предпочла бы держаться от них на расстоянии в сотню парсеков.
К счастью, сегодня никаких дебатов не предвидится. Небесный сад закрыт, и они здесь единственные посетители.
— Что-то явно не чисто, — говорит Джес, прислонившись к декоративной кадке. Скрестив руки на груди, она жует палочку пизо — сухую ветку гладкокожего дерева. Чандриланцы жуют их и высасывают из них сок, чтобы не заснуть. Пилоты приходят в неописуемый восторг, когда им удается разжиться этим лакомством. — Как-то все слишком странно. Сперва без вести пропадают двое героев Восстания, потом дроид-шпион подает сигнал звездному разрушителю? И во всем этом каким-то боком замешан Ташу? Как-то все слишком подозрительно.
Развалившийся на скамейке Синджир откручивает крышку блестящей ртутиевой фляжки и делает глоток, облизнув губы.
— Ташу — словно застрявшая в турболифте птица. Вопит, бьется как умалишенный. И все же он мгновенно ответил на мой вопрос. Он хотел, чтобы я узнал ответ. И потому мне кажется, что наш уже-не-генерал Соло влип по самые уши.