На изнанке чудес - читать онлайн книгу. Автор: Юлия Флоренская cтр.№ 58

Но Марта упустила из виду кое-кого более реального и гораздо более шкодливого. Черный кот лениво прикрывал в темноте глаза-прожекторы, разевал пасть, демонстрируя белые клыки, и всячески показывал, что к парящим в гостиной предметам никоим образом не причастен. А на морде у него прочно водворилось выражение: «Отстаньте от меня, презренные холопы». Марта подошла к нему вплотную, уперев руки в бока. И тут за спиной начала с шорохом зыбиться бисерная занавеска. Обормот сделал вид, что не царское это дело — с занавеской играть, сладко потянулся, а потом вдруг возьми да уставься на Марту горящими глазищами. Впился — и держит. Не вздохнуть. Гневная тирада, приготовленная специально для того, чтобы призвать кота к ответу, растворилась в свете двух желтых лун с зеленоватым отливом и глубокими кратерами посередине. Марта почувствовала, что и сама она медленно, но верно растворяется, соскальзывая то ли в дремоту, то ли в небытие.

— Что, полуночница, собралась вызвать духов из царства мертвых? — вырвал из забытья веселый голос.

Между ней и усатым негодяем встала Пелагея. И надо сказать, очень вовремя. Помедли она секунду-другую, можно было бы смело отправляться за верной помощницей в иное измерение. А уж в какое именно, Обормот ни за что бы не признался.

Марта пришла в себя, потрясла головой. И только теперь заметила, что предметы носятся по комнате в огромном количестве, кованая медная люстра трясется и дребезжит, а граммофон наигрывает джаз с такой прытью, словно боится опоздать на последний поезд.

— Да не я это! — в сердцах воскликнула Марта. — У зловредины своего спроси!

Пелагея сняла тяжелую заплечную корзину, где серебряными слезами плакали искалеченные арнии, и погрозила коту пальцем.

— Обормот, фу таким быть! Быстро прекращай безобразничать!

Она только что вернулась из леса и даже не успела переобуться. На подошвах сапог принесла в гостиную грязь с прилипшими листьями ольхи, в перевернутом белом цилиндре — пару свалившихся туда сосновых шишек. На полах непромокаемого плаща — запах туманов, раннего заката и влажной земли.

— Марта, душенька, — попросила Пелагея. — Раз ты всё равно здесь, давай занесём птиц наверх.

Круговерть в гостиной поулеглась. Обормот недовольно отправлял носовые платки, сорванные с крюков вязаные салфетки и дубовые табуреты на свои места. Нещадно раздирая когтями диванную обивку, укладывал мыло, зубочистки и расчески туда, где им положено быть. Шкатулка с лунной пылью плавно вернулась в ящик, а ящик снова задвинулся в комод.

«Значит, сегодня не судьба», — вздохнула Марта и осторожно приняла арнию из рук Пелагеи. Из крыла у птицы сочилась кровь.

* * *

Тишина тайной комнаты сковывала, томила душу неясным предчувствием, и Теоре казалось, будто тучи заволокли горизонт навечно. Хмурые, дождливые дни усиливали печаль, с которой было не совладать ни арниям, ни даже самому остро заточенному Коруту. С наступлением ночи тоска усиливалась вдесятеро, проливалась слезами на горячую подушку, отдавалась под сердцем тянущей болью. Незримый больше не мог этого выносить.

Имелся последний, весьма ненадежный и опасный способ. Когда сутолока образов в голове у Теоры плавно перетекла в сон, Незримый окутал девушку плотным и мягким покоем, сквозь который было не достучаться, не пробиться ни одному из смертных. Сгрёб ворох разноликих чувств, подобно груде палой листвы, и призвал осень — стылую, увенчанную короной из кривых черных ветвей. Ту самую осень, с которой так нехотя встречаются и которую с поспешностью провожают.

Во сне Теора очутилась посреди мёртвого леса, нацепившего на сучья и коряги клочья седого тумана, чтобы прикрыть свою наготу. Небо было сплошь затянуто пластами свинца и платины. От липкой мороси свербело в носу. Под босыми ногами чернела голая, сырая земля. Теора вздрогнула от прозвучавшего над ухом проникновенного голоса.

— Ты вольна выбирать: радоваться тебе или грустить. Природа всего лишь часть тебя. Подаришь ей любовь — и любовь приумножится. Отнесешься с отвращением — и природа не замедлит это подтвердить. Научишься видеть красоту в малом — станешь счастливее любого человека во всех мирах.

Хранитель, вновь светлый и божественно прекрасный, обошел ее, ласково обнял за плечи и подвёл к кустарнику, где, на ветвях, точно жемчуг, висели капли дождя. В каждой из них отражался холодный, скупой свет небес. Но Теора смотрела только на Незримого. В его присутствии всё вокруг для нее начинало играть дивными красками: буйно цвели сады, под сотнями драгоценных радуг колосились пшеница и рожь, а покрытые лишайником деревья-великаны заброшенного леса в единый миг обрастали стеклярусом сочной зелени.

Незримый с лёгкой досадой взглянул на подопечную. Та стояла, в благоговении сложив руки, и не могла отвести от него глаз. Щёки у нее разгорелись, а на лице застыло совершенно неземное выражение. Точно Теора вот-вот вознесется к облакам.

— Сейчас ты заложница своих чувств, — сказал Незримый. — Что будет, если я исчезну?

— Ой! Не исчезай, пожалуйста! — взмолилась Теора. Но было поздно. Слова выплеснулись в пустоту.

Краски померкли в одночасье, словно природу вдруг вымазали серой гуашью. Теора развернулась, и каскад кипенно-белых волос рассыпался по плечам. Лес, прореженный жадными руками осени, сделался пустым и безжизненным.

— Зачем ты играешь моими чувствами? — крикнула Теора. В ее голосе звенели крупицы колкого льда. — Почему не отзываешься, когда нужен твой совет? Почему появляешься, когда не жду, и ставишь препятствия?! Ты постоянно твердил о чистоте ума, но что за польза от этой чистоты, если любовь во мне медленно угасает?!

— Знаю, о чем ты.

Теора вздрогнула и повертела головой. Откуда идет этот голос? Неужто Незримый вздумал поиграть в прятки?

Теперь он говорил с нею издалека, скрываясь в облаке тумана:

— Тебя захлестывают эмоции — не покоряйся им! Не давай власти над собой. Я всего лишь твой учитель. И я прошу: обрети для начала опору в себе. Любовь к созданиям эфира не должна и не может иметь продолжения. Старейшины Энеммана наложили на нее запрет. Откажись от нее, пока она не лишила тебя воли!

— Ни за что не откажусь, — с расстановкой проговорила Теора, дивясь собственному упрямству. Щеки горели огнем, но в груди разгоралось куда более лютое пламя. — Слышишь, я собираюсь запомнить каждую линию твоего лица, каждое движение и слово!

Она недоумевала, откуда взялась в ней эта непреклонность и неповиновение, но не могла остановиться. Всё, что копится внутри, рано или поздно вырывается на поверхность бурным потоком. Вот и ее поток бурлил, сметая наскоро выстроенные плотины.

— Я не откажусь, — уже тише повторила она. — Даже если ты уйдешь навсегда.

Молчание тянулось слишком долго. Обросшие мхом снизу доверху, сонные деревья застряли кронами в пологе душных туч и тягуче стонали. Наконец Незримый заговорил:

— Это не в моих правилах, но ради твоего же блага… Останешься здесь, пока не передумаешь.