Сказания Фелидии. Воины павшего феникса - читать онлайн книгу. Автор: Марина Маркелова cтр.№ 15

И двинулся прочь, подальше от мрачных тоннелей и тварей, что сидели в них.

Старик разомкнул веки. Несколько секунд он видел над собой лишь размытые белой мутью силуэты, но сонная пленка лопнула, медленно расползлась, и в подслеповатые глаза брызнул дневной свет.

Да, он встретил еще одно утро. Смерть умеет быть милостивой, но долго ее расположением не попользуешься. Как бы знать, когда ее терпение иссякнет …

Данасий прислушался. За окном верещали птицы: с восхищенным, задорным писком разрезали небесную синь ласточки, а какие-то уличные птахи, наверное, воробьи, устроившись на карнизах, завистливо чирикали им вслед.

Свежий ветер ворвался в комнату, подул на морщинистое лицо. Данасий улыбнулся, но сухие губы треснули, свежие ранки защипали. Он вздохнул так глубоко, как смог и тотчас в груди зашевелилось, защекотало что-то, поползло вверх, и на выдохе, с хрипом, плюхнулось в подставленный платок. Красное пятно цеплялось за белоснежные нити и расползалось, росло…

Данасий сморщился, смял платок и безнадежно уронил его на пол. Болезнь не оставляла ему надежды, рубила под корень. И запечатывала кровавыми печатями.

Все чаще и чаще ставила она свои страшные штампы. С легкой печалью Данасий понимал, что осталось недолго. Что совсем скоро в свитке его жизни поставят точку, скрутят, затянут бечевкой и запечатают. На этот раз навсегда.

Он снова вздохнул, уже осторожнее, боясь разбередить хворь, и опять подумал о птицах. Кем был он — Данасий, когда-то? Сначала — приближенным Совета, затем — его членом, а последние двадцать лет — Главой. Был ласточкой, носящейся в недоступной вышине, а сотни, тысячи людей — воробьев смотрели на него, зная, что никогда не полетят с ним вровень. Он поднялся не сразу, но зато, достигнув неба, крепко зацепился за облака. Не сбросить, не свергнуть.

Да только, кто он сейчас? Старая, потрепанная, но ласточка. Пусть не так быстр его перелет, как прежде, но он все еще выше всех. А когда придет время умирать — просто сложит крылья и камнем падет, быстро и сразу, разобьется вдребезги о землю Фелидии. Ничего не останется от дряблого тела, ветер, шутя, развеет прах, но, только, воробьи будут оборачивать любопытные глаза в небо, смотреть на других летунов, но его помнить. И восторженно чирикать. Память… Вот она — главная награда властителям.

Данасию было восемьдесят два года. За всю свою жизнь он жадно хлебал и из чаши горя, и из кубка радости. Он повидал многое, может даже и все, потому и не жаль было оставлять старику этот мир. Он устал, вымотался, но все же легкая печаль от скорой кончины поглаживала его глубокие морщины. Существовало то, от чего Данасию было так сложно отказаться. И это была власть…

Теплая чувственная волна поползла от макушки к пяткам Данасия. Обученный годами, он знал — это наслаждение. От осознания, что он до сих пор держит власть в своих руках.

Данасий чувствовал себя коровой, зажавшей в копытах огромный кусок каменной соли. Он лизал его постоянно, почти не отрываясь, а тот не становился меньше, став его потребностью. Но вот Глава постарел, ослабли его копыта, того и гляди разожмутся, уронят драгоценный камень. А что потом?

Соль упадет, и ее обязательно поднимут. От абсолютной власти еще никто не отказывался. Только вот в чьи руки она попадет? Кто и как распорядится ею? Будет ли лелеять, на радость Данасию, или безжалостно разобьет на тысячи кусочков, которые разлетятся, и никогда уже их не соберешь? Нет, этого допустить нельзя. Данасия передернуло от одной мысли, что все, что он берег, за что боролся, порой отчаянно и жестоко, может обернуться горсткой праха и сгинуть вовек.

Но как ему это предотвратить? Как остановить разрушение? Пока не поздно, пока слабые руки еще держат заветный камень, надо передать его достойному.

Но власть своенравна, ее мало приручить однажды. Она извивается, как змея, взятая под горло. Упустишь раз — едва ли поймаешь снова. Власть терпит, пока ты внимателен, но только стоит отвлечься — дернется, поползет к кому-нибудь другому и там совьет себе новое гнездо. Опять же — до поры до времени, но к прежнему хозяину уже не вернется, если только не захватишь силой. Свою власть Совет Семерых хранил три века, и только последние десять лет она подрагивала в его тисках. Год за годом дрожь усиливалась, и уже побежали кривые трещины по драгоценному кристаллу, но Данасий боролся вместе с остальными членами Совета. И, хоть он и выше их стоит, пусть его слово — последнее, только вместе они могут удержаться во главе Фелидии. Они — монолит, они — твердь, и никто их не сокрушит, никуда власть не уползет, если он — Данасий не ошибется с преемником.

Он должен быть осторожным и внимательным, у слабого старика, всего одна попытка, но он не промахнется. Но и затягивать нельзя — смерть дала незначительную отсрочку и не просто так из милости. Она никогда не делает ничего просто так. Не зря он слушал птиц и думал о коровах, лижущих соль… Ему дали время и немного сил. Надо их использовать.

Тощая, в мешке из дряблой кожи рука дотянулась до позолоченного шнура над изголовьем кровати, схватила крепко и бережно потянула. Негромкий звон растекся по комнате, и, откликнувшись на его призыв, почти сразу открылась массивная дверь. В комнату зашел молодой человек.

— Доброе утро, мой повелитель, — он поклонился, прижав к сердцу ладонь в беспалой перчатке, — как ваше самочувствие?

— А как может чувствовать себя тлеющий уголь, Паурун? — не зло отозвался Данасий. — Если Боги дадут мне еще пару дней, я буду самым счастливым стариком. Нам надо сегодня хорошо поработать.

— Что прикажете, мой повелитель? Прислать к вам лекаря?

— Да, пожалуй. Потом, пусть мне подадут завтрак. Еще, принеси мне лист бумаги, перо, чернила, приготовься идти к Кайзалу.

Слуга послушно кивал на каждое слово Данасия, но голова его не поднималась, глаза не осмеливались взглянуть на Главу. Лишь при упоминании имени другого члена Совета Семерых, они взволнованно метнулись вверх, но тут же, испугавшись, вернулись обратно.

— Что-нибудь еще? — тихо спросил Паурун.

— Нет пока, иди.

— Слушаюсь, повелитель. Разрешите доложить?

— Докладывай.

— Вас ожидает ваш сын, Глава Защитников Аборна, Таланий.

— У меня всего один сын, можешь не пояснять, — небрежно поморщился Данасий, — и долго ждет?

— Больше часа. Я сказал, что вы отдыхаете и беспокоить не велели, но он отказался уходить.

Правитель устало вздохнул, откинулся на подушки, уставился в безрадостный серый потолок, немного подкрашенный солнечными лучами.

— Ладно, пропусти его, — пробормотал Данасий, не смотря на Пауруна, — если ждет — значит, что-то важное.

Таланий ненавидел сидеть без дела. Время густело, превращалось в вязкое, пузырчатое, и уже не текло, а ползло, как ленивая улитка. Таланий сидел в большом зале уже час, но ему казалось, что прошло не менее трех, захотелось встать и уйти, но удержало упрямство. То самое упрямство, что некогда развело их с отцом по разные стороны.