Отец бы мной сейчас гордился. Он так расстраивался, что мне плохо давалась гимнастика в школе, хотя высокие оценки по религиоведению компенсировали плохую физическую форму.
Я подхожу к крыльцу по посыпанной гравием дорожке. Гравий звучно хрустит под ногами, и я ступаю в сторону в мягкую густую траву.
Сад засажен плодовыми деревьями, справа – клумба с красными розами. Воздух пропитан их душным ароматом.
Я поднимаюсь на крыльцо и останавливаюсь.
Дверь открыта. На верхней ступеньке чемодан.
Я колеблюсь. Позвонить или просто войти.
Что, если эта Ракель не имеет отношения к исчезновению Самуэля? Будет очень неловко, если она застанет меня в своем доме. Может, это даже незаконно вторгаться в чужой дом без разрешения.
Я же не преступница.
И что, если тот лев, приспешник, прячется в доме?
Но я думаю о Самуэле. О том, как я по нему скучаю. О том, что я наговорила, что наделала, что я единственная, кто его ищет, его единственная надежда.
Ради своего ребенка ты готов на все.
– Если я тебя найду, я верну тебе твоего отца, – обещаю я, – и стану для тебя хорошей матерью. – Подумав, добавляю: – И скину десять килограмм.
Я захожу в дом и прикрываю за собой дверь. Она глухо захлопывается за моей спиной.
Сердце замирает в груди. Я прислушиваюсь. В доме тихо.
Никаких шагов, никаких криков. Не видно и льва с острыми зубами.
Я оглядываюсь по сторонам.
Прихожая словно сошла с картин Карла Ларссона.
Стены до середины выкрашены в синий цвет. Кромка украшена цветочным узором. На крючках висит мужская одежда – толстовка, парка, тонкий пуховик. Серый столик под старину у стены. На нем букет роз в хрустальной вазе.
В прихожей еще три черных чемодана.
Кто-то только что приехал или собирается уехать.
Я делаю шаг вперед, потом останавливаюсь и снимаю обувь. Сквозь открытую дверь видно железную больничную кровать. В паре метров рядом специальная конструкция для транспортировки больного. Синее сиденье покачивается вперед-назад от сквозняка.
Рядом с кроватью тумбочка с одинокой розой в вазе и тюбиком с каким-то кремом. На полу еще один чемодан. На стенах следы от скотча, словно кто-то в спешке ободрал афиши. На полу рядом с чемоданом старые бутсы.
Комната Юнаса?
Но где он сам? Ведь Бьёрн видел его здесь всего час назад. И где Ракель?
Нос щиплет запах моющего средства и хлорки. Изнутри дома доносится скрип.
Меня охватывает паника. Пот течет со лба в ложбинку между грудей. Руки так сильно трясутся, что я инстинктивно оглядываюсь по сторонам в страхе, что что-нибудь задену.
Стены надвигаются на меня, в глазах темнеет, страх сжимает все тело стальными тисками. Он берет надо мной контроль. Ноги не двигаются, руки беспомощно висят вдоль тела, во рту пересохло.
Страх такой сильный, что я мысленно возвращаюсь в детство – к полным тревоги часам, проведенным наедине с монстром под кроватью. К темному лесу с волками, прячущимися в кустах. И слова сами рвутся с языка.
Dancing queen
Mamma mia
Chiquitita
The winner takes it all
Сердце успокаивается, к рукам и ногам возвращается чувствительность. Взгляд проясняется, и комната снова обретает очертания.
Fernando
Waterloo
When I kissed the teacher
Я поворачиваю голову и смотрю прямо – в гостиную с панорамными окнами. Одно из них открыто и поскрипывает от ветра.
Наверное, этот звук я и слышала.
Я трясу головой, будто прогоняя страх. Делаю глубокий вдох и вхожу в гостиную.
Head over heels
Name of the game
Я немного успокоилась. Иду ровно, целеустремленно. Я не боюсь воображаемых чудовищ. Деревянные доски пола кряхтят под ногами, и я снова останавливаюсь.
Обвожу взглядом комнату.
За окном простирается море, залитое ярким солнцем. На горизонте оно сливается с голубым небом. В комнате стоят белый диван и кресла, книжные полки заполнены книгами всех цветов и размеров, фотографиями и разными безделушками.
Рядом с фотографией женщины и мальчика стоит синяя хрустальная ваза на ножке, напоминающая ту, что я унаследовала от бабушки.
Я подхожу ближе.
В вазе лежат мужские часы на тканевом ремешке, чехол от мобильного телефона и…
И…
Окно снова открывается и ударяется о цветочный горшок. Ветром обдает мне спину, а по коже бегут мурашки.
Я стою, уставившись в вазу, и ничего не понимаю.
Рядом с футляром лежит связка ключей с брелком, с которого свисают пластиковые рыбка и книжечка.
Это ключи Самуэля. Я сама дала их ему. Мы заказали такие брелки всем детям из кружка в нашем собрании. Конечно, все это сделано в Китае, но нам важны были символы: рыба символизирует Христианство, а маленькая книжечка – Священное Писание.
Но почему ключи Самуэля в этой вазе, если самого его нет?
Я протягиваю руку и касаюсь связки ключей, словно это поможет мне понять. Словно дешевый пластик может мне все рассказать.
Снова хлопок.
Я инстинктивно оборачиваюсь, ожидая снова увидеть окно, бьющееся о горшок. Но вместо этого оказываюсь лицом к лицу с женщиной.
Она одета в джинсовые шорты и тонкую белую блузку. Длинные темные волосы распущены. Словно рекой они заливают ее плечи, оттеняя белую, как мрамор, кожу шеи.
Она очень красивая.
Я о такой красоте и мечтать не могла. И несмотря на панику, я отмечаю, что мы похожи, как две сестры – одна красивая, а другая уродливая.
Ракель.
– Кто ты и что ты делаешь в моем доме? – вопит она, поднимая предмет, который она держит в руках. Я не вижу, что это, но это что-то небольшое и отражает свет.
Я открываю рот, чтобы ответить, но не могу вымолвить ни слова.
Ракель делает шаг вперед, я отшатываюсь и ударяюсь локтем о синюю вазу. Она качается, но стоит.
– Кто ты? – вопит она.
– Я…
Язык меня не слушается.
Я пячусь назад в сторону прихожей. Поскальзываюсь и чуть не падаю, но в последний момент успеваю схватиться за дверной косяк. Потные руки скользят, и я снова теряю равновесие.
Honey honey
When all is said and done
– Самуэль, – шепчу я. – Я мама Самуэля. Где он?
Ракель идет ко мне, я продолжаю пятиться. Спотыкаюсь и падаю на серый столик. Ваза падает на пол и разбивается вдребезги. Весь пол оказывается усыпан розами и стеклом. Лодыжки обдает холодной водой.