Берит пожилая дама. Живет в этих местах уже целую вечность. Работала в коммуне, в социальном фонде, а теперь вот заботится о Ханне. Полагаю, она одновременно друг, сиделка и прислуга.
– Судя по всему, – отвечаю я.
– Не худший способ доживать последние дни, – говорит Малин, обводя взглядом красный домик.
Она уже не такая бледная. Видно, что она рада, что мы не столкнулись со знакомыми.
На подстриженной лужайке – плодовые деревья. Вокруг дома клумба с кошачьей мятой и штокрозами, готовыми в любой момент раскрыться. Пахнет дымом и сладким ароматом цветущего жасмина.
Берит открывает по первому стуку.
На ней бесформенное цветастое платье, похожее на те, что моя бабушка называла домашними, на ногах – вязаные носки. Челка зачесана набок и заколота детской заколкой с блестящей звездой, переливающейся в свете лампы. Лицо в глубоких морщинах.
За ней стоит Йоппе, опустив голову и мотая хвостом из стороны в сторону.
Берит расплывается в улыбке и бросается нас обнимать.
– Манфред! Сколько лет, сколько зим?
Она кажется худее, чем раньше, словно часть нее растаяла вместе со снегом.
– Моя дорогая, как я рада тебя видеть, – приветствует она Малин.
Кладет руку на ее живот.
– И поздравляю! Какой приятный сюрприз! Не стойте в дверях. Проходите, проходите!
В доме все по-прежнему: одежда аккуратно развешена на крючках на стене, обувь стройным рядком стоит на полке, пеларгонии на окнах такие же вялые, как и зимой.
Слышно, как в кухне потрескивает пламя в камине.
Мы снимаем обувь и проходим за Берит на кухню, где за столом сидит Ханне.
Она поднимается, чтобы нас поприветствовать. Улыбается.
Выглядит она потрясающе.
Рыжие волосы отросли и еще больше поседели, и, может, руки стали тоньше, но в остальном она та же прежняя Ханне. Она берет мои руки в свои и сжимает.
– Я скучала по тебе, – выдыхает Ханне.
– Я тоже.
Потом Ханне обнимает меня и не отпускает меня так долго, что я начинаю чувствовать себя неловко.
Наконец она поворачивается к Малин.
– Ханне, – протягивает она руку.
Малин смотрит на меня, потом пожимает протянутую руку:
– Малин Брундин, мы уже встречались. Мы работали вместе над расследованием в Урмберге.
– Простите, – смущается Ханне, – я, должно быть, забыла.
– Ничего страшного.
Мы садимся.
– Как ты себя чувствуешь? – спрашиваю я.
– Не жалуюсь, – улыбается Ханне. – Как Афсанех и Надя?
Мне становится трудно дышать. Я рассказывал Ханне, что случилось с Надей, но она забыла.
Берит нервничает.
– Мы с тобой говорили об этом, Ханне, – бормочет она. – С Надей произошел несчастный случай. Она в больнице.
– Ой! – зажимает рот рукой Ханне. – Прости меня.
– Не переживай, – отвечаю я, натянуто улыбаясь.
– Это серьезно? – спрашивает Ханне, не убирая руку от лица.
Поколебавшись, отвечаю:
– Надеюсь, что нет.
Ханне молчит, опустив глаза.
Берит тем временем пытается разрядить обстановку и разливает кофе из своего старенького цветастого чайничка из фарфора, подает домашнее печенье и болтает о погоде, давая Ханне возможность прийти в себя.
– Я пойду выгуляю Йоппе, – сообщает Берит, поправляя заколку, и, прихрамывая, выходит из кухни. Вслед за ней хромает ее собака.
Мы беседуем с Ханне об Урмберге. О старом магазине, в котором идет ремонт. О Джейке, который к всеобщему удивлению выиграл в конкурсе рассказов и его произведение напечатала одна из крупнейших газет страны.
Обсуждаем мы и долгую зиму, которая чуть не отняла жизнь у пожилой пары, чей дом занесло снегом, и, будучи не в силах дойти до дровяного сарая, они топили камин мебелью.
Постепенно мы приближаемся к цели нашего визита. Ханне уже успокоилась и смотрит прямо на нас. За ее спокойным достоинством чувствуется удовлетворение от того, что мы приехали в Урмберг, чтобы посоветоваться с ней.
– Но вы приехали сюда не сплетничать о соседях, так ведь? – спрашивает она.
– Нет, – признаюсь я.
– Тогда рассказывайте!
Ханне выслушивает наш рассказ о найденных в море жертвах, о женщине, пытавшейся заявить о пропаже сына, и о том, как ту спугнул неопытный стажер.
Все это время Ханне делала записи в блокноте и задавала уточняющие вопросы.
Через сорок минут вернулась Берит с собакой, предложила нам кофе и удалилась к себе.
За окном стемнело.
Сизый туман укутал луг и лес, где на страже стоят высокие ели. Привлеченный светом мотылек приземлился на оконное стекло.
– Личность третьей жертвы еще не установлена?
– Именно так. Но тело пролежало в воде дольше, чем предыдущее. Судмедэксперт считает, что это мужчина лет тридцати-сорока.
– Хм, – протягивает Ханне. – Он выбивается из общего ряда.
– Да, – соглашаюсь я.
– Но ваша теория заключается в том, что Улле «Бульдог» Берг замешан в этом преступлении или сам является убийцей.
– Его ДНК нашли на простыне, в которую было завернуто тело Виктора Карлгрена. Кроме того, он сидел в тюрьме за подобные преступления. И сейчас, судя по всему, скрывается.
– А этот парень, который пропал…
– Самуэль, – напоминает Малин.
– Он самый. Вы думаете, он работал на Улле Берга и его подругу…
Ханне просматривает записи и добавляет:
– Ракель?
– Да. Описание совпадает. Друзья Улле Берга сообщили, что он живет с женщиной, у которой сын-инвалид.
– Хм, – повторяет Ханне, кутаясь в шарф. – И этот стих получен от пропавшего подростка, и, вероятно, он взял его у Берга и его подруги?
Малин кивает.
Ханне надевает очки, тянется за стихом, зажигает настольную лампу и начинает читать.
Она поднимает глаза к потолку, думает, потом снова перечитывает стих. Снимает очки, трет виски кончиками пальцев, откидывается на спинку стула и закрывает глаза.
– Это не великая поэзия, – произносит она, – но что-то в ней есть…
И после паузы продолжает:
– Ракель. Ракель. Юнас. Иона. Рахиль и Иона.
Малин вопросительно смотрит на меня, но я кивком прошу ее молчать.
Ханне снова надевает очки. Глаза у нее блестят. Выражение лица, как у нашкодившего ребенка.