Короткие интервью с подонками - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Фостер Уоллес cтр.№ 67

Вопрос.

Ее манера казалась почти или даже совсем не… она словно просто рассказывала, что случилось, никоим образом не комментируя, не реагируя. Хотя и без абстрагированности или монотонности. В ней чувствовались неискре… невозмутимость, полное самообладание или такой тип безыскусности, который напоминал, напоминает некий тип пристальной концентрации. Это я заметил еще в парке, когда впервые увидел ее, пришел и присел рядом, ведь высокая степень не направленного на себя внимания и концентрации – не совсем стандартная черта роскошной гранолоедки на шерстяном пледе, сидящей напро…

Вопрос.

Хм, ну, это же не что-то эзотерическое, все ведь в наши дни витает в воздухе, общеизвестные вещи в популярной культуре о связи детства и взрослых сексуальных преступлений. Боже, да хоть новости включите. Тут особо не нужно быть фон Брауном, чтобы связать проблемы связи с женщинами и проблемы детских отношений с матерью. Все витает в воздухе.

Вопрос.

Что это была титаническая борьба, говорила она, в том «Катлассе», пока они забирались все глубже в уединенную местность, потому что стоило ужасу хоть на миг ее пересилить или стоило ей по любой причине потерять пристальный фокус на мулате, даже на миг, как ее воздействие отразилось бы очевидным образом на связи между ними – его профиль расслабится в ухмылку и правый глаз снова опустеет и омертвеет, психоз даст рецидив, и мулат тут же снова заладит психотически напевать об инвентаре в багажнике и о том, что он для нее устроит, когда найдет идеальный уединенный уголок, и она понимала, что из-за любой зыби в духовной связи он автоматически вернется к разрешению своих связевых конфликтов единственным способом, который знает. И я ясно помню, как она говорила, что к тому времени, когда стоило поддаться и на миг потерять фокус, как его глаз и лицо вернулись бы к жуткой психотичной бесконфликтной радости, она с удивлением обнаружила, что уже не чувствует парализующего ужаса за себя, но только душераздирающую грусть о нем, о психически больном мулате. И скажу вам, что примерно в этот момент прослушивания истории, еще голый в постели, я признал, что это не только примечательный посткоитальный рассказ, но и что это в каком-то смысле на редкость примечательная женщина, и я почувствовал легкую грусть или тоску, что не заметил в ней этот тип примечательности, когда она впервые привлекла мое внимание в парке. Тем временем мулат нашел уголок, отвечавший его критериям, и, шурша, притормозил на гравии обочины в уединенной местности, и попросил ее, как будто с какими-то извинением или неоднозначностью, выйти из «Катласса», лечь ничком на землю и положить руки за голову в позиции одновременно и полицейских арестов, и бандитских казней – пресловутая позиция, очевидно и без сомнения избранная из-за своих ассоциаций и предназначенная акцентировать одновременно и идею заключения под стражу, и идею насильственной смерти. Она не колеблется и не умоляет. Она уже задолго до того решила, что не поддастся искушению умолять, рыдать, спорить или как-либо сопротивляться. Она все поставила на сумасбродную на первый взгляд веру в связь, благородство и сострадание как более фундаментальные и первичные компоненты души, чем психоз или зло. Замечу, что эта вера кажется уже не такой избитой или вялой, если кто-то готов поставить на нее свою жизнь. Тем временем он приказывает ей лечь ничком в придорожном гравии, а сам идет к багажнику покопаться в своей коллекции инвентаря для пыток. Она говорит, что очень ясно чувствовала, как к этому моменту связывающие силы игольчатого фокуса подпитывались из духовных источников куда более великих, чем ее собственные, потому что, хоть она и лежала ничком, лицом и глазами в клеверах или флоксах, растущих в гравии у машины, с зажмуренными глазами, но все равно чувствовала, как духовная связь между ней и мулатом держится и даже крепнет, слышала внутренний конфликт и растерянность в том, как он шел к багажнику «Катласса». Она раскрыла новые глубины фокуса. Я слушал очень внимательно. Не из-за саспенса. Пока она лежала беспомощная и связанная с ним, говорит она, ее чувства приобрели почти невыносимую пронзительность, ассоциирующуюся с наркотиками или предельными медитативными состояниями. Она отличала запахи сирени и сорго от флокса и лебеды, водянистую мяту первого клевера. На ней были corbeau ^[104] леотард и широкая хлопковая юбка в сборку, и на одном запястье множество томпаковых браслетов. Она могла вычленить из запаха гравия под носом сырую свежесть весенней почвы под гравием, и различить вес и форму каждого камешка, прижавшегося к лицу и большим грудям сквозь леотар, она чувствовала угол солнца на спине и легкое завихрение прерывистого ветерка, что дул слева направо по легкой пленке пота на шее. Другими словами, то, что можно назвать почти галлюцинаторной акцентуацией деталей, как в некоторых кошмарах вспоминаешь точный размер каждой травинки на лужайке отца в день, когда мать ушла от него и забрала тебя жить к сестре. Вроде бы многие из браслетов на запястье были подарками. Она слышала, как, остывая, щелкает в темпе ларго авто, и пчел, мясных мух и стрекочущих сверчков у отдаленной опушки, тот же спиральный ветерок в деревьях, что чувствовала у затылка, и птиц – представьте искушение отчаяться от пения беспечных птиц и жужжания насекомых в каких-то метрах от тебя, пока ты лежишь, как туша на гамбреле, – нетвердые шаги и дыхание средь лязга инвентаря, чью форму можно вообразить, когда они звякают друг о друга, потревоженные растерянной рукой. Хлопок ее юбки – такой легкий сплошной неочищенный хлопок, что почти газовый.

Вопрос.

Это распорка для мясника. Подвешивают за задние ноги, пока не истечешь. От индийского слова, обозначающего ногу. Ей ни разу не пришло в голову вскочить и сбежать. Определенный процент психически больных подрезает ахилловы сухожилия жертв, чтобы стреножить и не дать сбежать, – возможно, он знал, что с ней это не понадобится, чувствовал, что она не сопротивляется, даже не помыслит о сопротивлении, что она пользуется всей энергией и фокусом для поддержки чувства связи с отчаянным конфликтом в его душе. Она говорит, что теперь чувствовала ужас, но не свой. Она слышала, как мулат наконец извлек из багажника какое-то мачете или боло, затем слышала полузапинку, когда он хотел вернуться вдоль «Катласса» туда, где она лежала ничком, и потом услышала стон и шарканье по гравию, когда он упал на колени и его вырвало. Стошнило. Можете представить. Что теперь уже его тошнит от ужаса. Она говорит, что к этому времени что-то ее подпитывало, и она была совершенно сфокусирована. Что к этому времени она сама стала фокусом, слилась с самой связью. Ее голос во мраке без интонаций, но без монотонности – прозаичный, как прозаичен звон колокола. Кажется, будто она снова там, на дороге. Тип скотопии. Что в состоянии повышенного внимания ко всему вокруг, говорит она, клевер пахнет разбавленной мятой, а флокс – скошенным сеном, и она чувствует, что она и клевер, и флокс, и сырая свежесть под флоксом, и мулат, которого рвет на гравий, и даже содержимое его желудка сделаны из одного и того же, связаны чем-то куда более глубоким и изначальным, чем то, что мы ограниченно зовем, в кавычках, любовью, а она со своим бэкграундом зовет связью, и она чувствовала, что парень-психотик чувствует эту истину одновременно с ней, и чувствовала давящий ужас и инфантильный конфликт, которые взбаламутило в его душе чувство связи, и снова констатировала без драмы или самолюбования, что тоже чувствовала этот ужас – не ее, но его. Что когда он пришел к ней с боло или мачете, охотничьим ножом за ремнем и с каким-то ритуальным знаком или глифом, нарисованным на сумрачном лбу кровью или помадой предыдущей жертвы, вроде самеха или перекошенного омикрона, и перевернул ее на гравии в лежачее положение для изнасилования, он плакал и кусал нижнюю губу, как перепуганный ребенок, и потерянно всхлипывал. И что она не отводила от него взгляда, когда он откидывал ее пончо и газовую юбку, срезал трико и нижнее белье и насиловал, а сами представьте, учитывая ту сюрреалистическую четкость чувств, которую она переживала в состоянии абсолютного фокуса, каково это было, когда тебя насилует на гравии хнычущий психопат, и с каждым толчком в тебя тычется рукоятка ножа, и звуки пчел и луговых птиц, и отдаленный шепот трассы и мачете, глухо звякающее о камни с каждым толчком, а она заявляет, ей не стоило труда даже держать его, пока он хныкал и лепетал во время изнасилования, и гладить по затылку, и нашептывать утешающие слоги успокаивающим материнским напевом. К этому времени я обнаружил, что хоть и очень пристально сфокусировался на истории и изнасиловании у дороги, но мой разум и эмоции тоже вихрились, видели связи и ассоциации, например меня поразило, что ее поведение во время изнасилования было неумышленным, но тактически остроумным способом предотвратить его, или преобразить его, изнасилование, превзойти его суть как жестокого нападения или надругательства, ведь если женщина, когда насильник нападает и дико наваливается на нее, может как-то сознательно выбрать сдаться, искренне и сочувственно, то над ней уже нельзя истинно надругаться или изнасиловать, нет? Что благодаря какой-то трюку психики теперь она отдается, а не, в кавычках, ее берут силой, и что вот так остроумно, без всякого сопротивления, она отказала насильнику в способности доминировать и брать. И, судя по вашему выражению, нет, я не предполагаю, что это то же самое, как если бы она напрашивалась или решила, что она этого хотела, в кавычках, и нет, изнасилование все равно остается преступлением. И она ни в коем случае не планировала ни использовать покорность или сострадание как тактику, чтобы выхолостить изнасилование от его силы надругательства, ни сам фокус и духовную связь как тактику, чтобы вызвать в нем конфликт, боль, ужас и лепет, так что стоило в какой-то момент во время преображенного и чувственно обостренного изнасилования ей все это осознать, увидеть воздействие фокуса и невероятные достижения сострадания и связи в его психозе и душе, и боль, которую они ему на самом деле причиняли, как все вдруг усложнилось… ее мотивом было только затруднить убийство и обрыв духовной связи, а не причинить страдания, так что как только ее сострадательный фокус узрел не только его душу, но и само воздействие сострадательного фокуса на душу, все разделилось и вдвойне усложнилось, возник элемент самосознания, и теперь он сам стал целью фокуса, словно какое-то преломление или регресс самосознания и осознания самосознания. Она говорила об этом разделении или регрессе исключительно в категориях эмоций. Но оно все продолжалось – разделение. И я, слушая, переживал то же самое. На одном уровне мое внимание пристально сфокусировалось на ее голосе и истории. На другом я… как будто мой разум устроил гаражную распродажу. Я все вспоминал дурацкую шутку с религиоведения на первом курсе, которое нам всем приходилось брать в студенчестве: мистик подходит к продавцу хот-догов и говорит: «Сделай мне один со всем». Это разделение не из-за того, что я отвлекся, как если бы одновременно и слушал, и нет. Я слушал и интеллектуально, и эмоционально. Я… этот религиозный курс пользовался популярностью, потому что профессор был очень ярким и просто идеальным стереотипным образчиком ментальности шестидесятых, несколько раз за семестр он возвращался к теме, что разница между психотическим бредом и некоторыми религиозными прозрениями очень слабая и загадочная, и приводил аналогию с заточенным лезвием, чтобы передать тонкость грани между ними, между психозом и откровением, и в то же время я еще вспоминал с почти галлюцинаторной детальностью тот уличный концерт, и весь фестиваль, и расположение людей на траве и пледах, и парад лесбийских фолк-певиц на сцене с паршивым усилком, даже расположение облаков над головой и пену в чашке Тэда, и запах различных традиционных и неаэрозольных репеллентов от насекомых, и одеколон Сильверглейда, и барбекю, и обгоревших на солнце детей, и что, когда я впервые увидел ее в сокращенной перспективе со спины, между ног продавца вегетарианских кебабов, она ела яблоко из супермаркета с еще приклеенным маленьким супермаркетовым ценником, и как я наблюдал за ней с отстраненным интересом, хотел увидеть, съест она ценник, не отклеивая, или нет. Удовлетворения он достигал очень и очень долго, и все это время она обнимала его и смотрела с любовью. Если бы я задал вопрос в вашем стиле, например правда ли она любила мулата, который ее насиловал, или только лишь вела себя, как будто любит, она бы поглядела на меня с отсутствующим видом и не поняла, о чем это я вообще. Помню, как в детстве плакал на фильмах про зверей, даже если некоторые звери были хищниками, то есть не самыми симпатичными персонажами. На другом уровне я провел связь с тем, как первым делом на фестивале заметил ее индифферентность к гигиене и сделал выводы и суждения, основываясь только на этом. Прямо как сейчас вы делаете выводы, основываясь на начале того, что я объясняю, и они уже не дают вам дослушать до конца, что я пытаюсь объяснить. А вот благодаря ее влиянию мне больше грустно за вас, чем обидно за себя. И все это происходило одновременно. Мне было все грустнее и грустнее. Я выкурил первую сигарету за два года. Лунный свет переместился с нее на меня, но я еще мог разглядеть ее профиль. Влажный круг на простыне с тарелку величиной высох и исчез. Вы из тех слушателей, для которых риторы придумали эксордий. Лежа на гравии, она подвергает психически больного мулата пресловутому Женскому Взгляду. И говорит, что выражение его лица во время изнасилования – самое душераздирающее зрелище. Что это было не столько выражение, сколько антивыражение, пустое от всего, ведь она непреднамеренно украла у него единственный способ, каким он мог хоть с кем-то связаться. Его глаза были как дыры в мире. Она наблюдала с душераздирающим чувством, сказала она, осознавая, что ее фокус и связь причиняли психотику больше боли, чем он мог в принципе причинить ей. Вот как она назвала разделение – дыра в мире. Я во мраке нашей комнаты почувствовал ужасную печаль и страх. Я чувствовал, что в этом анти-изнасиловании было куда больше подлинных эмоций и связи, чем в любом так называемом занятии любовью, на которое я убивал свое время. Теперь я уверен, что вы понимаете, о чем я. Теперь мы на вашей терра фирма. Прототипный мужской синдром. Эрик Волочит Сару За Волосы в Типи. Пресловутая Привилегия Субъекта. Не думайте, будто я не знаю вашего языка. Закончила она уже в темноте, и я мог увидеть ее только в памяти. Пресловутый Мужской Взгляд. Ее сидячая поза протофеминного контрапоста – одно бедро на никарагуанском пледе с сильным запахом неочищенной шерсти, как бы подвернуто сбоку – можете мне поверить – потрясающие ножки, так что ее вес был на одной руке, напряженной руке позади, а в другой руке она держала яблоко… я нормально объясняю? получается предс… тюлевая юбка, волосы почти до пледа, плед темно-зеленый, с желтой филигранью и какой-то тошнотворно фиолетовой бахромой, льняная майка и жилет из синтетической оленьей кожи, сандалии в ротанговой сумке, босые ноги с феноменально грязными пятками, запредельно грязными, с ногтями, как на руках рабочего. Представьте способность утешать человека, который плачет из-за того, что делает с вами, пока вы его утешаете. Это чудесно или нездорово? Вы когда-нибудь слышали о куваде? Без парфюма, легкий запах какого-то неочищенного мыла вроде таких старых караваев насыщенно-желтого хозяйственного мыла, которым тетя пыталась… я осознал, что никогда не любил. Что, затасканно? Избитая фраза? Вы видите, как я раскрылся? И кому вообще не лень готовить кебабы с одними овощами? Надо было уважать границы ее пледа, при знакомстве. Нельзя просто свалиться как снег на голову и усесться на чужой шерстяной плед. Границы для такого типа – важный момент. Я выбрал уважительные корточки прямо у бахромы, опершись на кулаки, так что галстук свисал между нами, как противовес. Пока мы обыденно трепались, и я применил тактику болезненного-признания-об-истинном-мотиве, я наблюдал за ее улыбкой и чувствовал, будто она знает, что я делаю и зачем, и ее это позабавило, но не смущало, я видел, что она почувствовала между нами мгновенное родство, ауру связи, и мне грустно вспоминать, как я воспринял ее покорность, факт ее согласия, с легким разочарованием, что это было так просто – ее простота одновременно разочаровывала и освежала, – что она была не из тех сногсшибательных девушек, которые уверены, что слишком красивы для нормального общения, и автоматически видят в любом мужчине просителя или сладострастного болвана, не из холодных, для которых необходима скорее тактика изнурения, чем притворного родства – а его, должен сказать, душераздирающе просто изобразить, если знаешь женские типологии. Я могу повторить, если хотите, если вам нужно все точно. Ее описание изнасилования, определенная логистика, которую я опускаю, была продолжительной, детальной и риторически невинной. Мне становилось все грустнее и грустнее, пока я слушал, пытаясь представить, что именно ей удалось совершить, и становилось все грустнее и грустнее, что по дороге из парка я почувствовал крошечный укол разочарования, может, даже злости, когда жалел, что она не оказалась задачкой потруднее. Что ее воля и желания не противостояли моим сильнее. Это, кстати, называется аксиомой Вертера, по которой, в кавычках, интенсивность желания D обратно пропорциональна легкости удовлетворения этого самого D. Также она известна как Романтика. И было грустнее и грустнее, что ни разу – вам это понравится, – что раньше мне ни разу не приходило в голову, какой пустой этот подход к женщинам, в конечном итоге. Не злой, не хищный, не сексистский – пустой. Смотреть и не видеть, есть и не наедаться. Не просто чувствовать себя пустым, но и быть пустым. А тем временем в самом повествовании она – еще глубоко внутри психотика, чей член все еще внутри нее, – бросает взгляд на узор его большого пальца, пока он нерешительно пытается погладить ее голову в ответ, видит свежий порез и осознает, что парень пометил лоб собственной кровью. Причем, как я понял, вовсе не руной или глифом, но простым кругом, протобездной, нулем, той аксиомой романтики, которую мы еще зовем математикой, чистой логикой, где один не равняется и не может равняться двум. И что, в кавычках, кофейный цвет насильника и орлиные черты могли быть браминскими, а не негроидными. Арийскими, другими словами. Эти и другие детали она умолчала – с чего ей было мне доверять. Также я не могу… хоть убей, так и не помню, съела она ценник или нет, ни что вообще стало с яблоком, выкинула она его или что. Термины вроде любовь, душа и искупление, которые, как я был уверен, можно использовать только в кавычках, затертые клише. Поверьте, я почувствовал бездонную грусть мулата, в конечном итоге. Я…