Седьмая функция языка - читать онлайн книгу. Автор: Лоран Бине cтр.№ 74

Анастасья: «„Клуб Логос“ готовится к очень громкому событию. Великому Протагору бросили вызов. Он поставит на кон свой титул. Будет большое состязание. Но присутствовать смогут только те, кто аккредитован».

Фуко: «В своем классическом виде надгробное слово было тем хорошо, что позволяло обратиться к усопшему, иногда даже на „ты“. Это, конечно, тоже фикция: есть только „усопший во мне“ и стоящие у гроба, к которым я таким способом обращаюсь, но гротескная избыточность подобной риторики, по крайней мере, подчеркивала, что нельзя замыкаться в себе».

Байяр спрашивает, где будет собрание. В Венеции, – отвечает Анастасья, – место держится в тайне и, возможно, еще не выбрано, поскольку «организация», на которую она работает, его пока не определила.

Фуко: «Пора прервать промысел живых, снять покровы и увидеть „другого“, „умершего в нас“, но „другого“, и гарантия бессмертия, которую дает нам религия, оправдала бы допущение „что, если…“»

Анастасья: «Состязаться с великим Протагором будет тот, кто украл седьмую функцию. Вот вам мотив».

Ни Сёрл, ни Слиман так и не нашлись. Но подозрения падают не на них. Слиман хотел продать. Сёрл хотел купить. Якобсон помог Деррида поднять цену, но Кристева сделала все, чтобы сделка не состоялась, и Деррида погиб. Оба по-прежнему в бегах, у одного есть деньги, но, с точки зрения босса Байяра, важно совсем другое.

Нужно накрыть их с поличным, – думает Байяр.

Симон спрашивает, как получить аккредитацию. Анастасья отвечает, что нужно быть как минимум на шестом уровне (трибуном) и что по этому случаю специально устраивают большой квалификационный турнир.

«Роман есть смерть; он превращает жизнь в судьбу, воспоминание – в полезное действие, а длительность – в управляемое и значащее время».

Байяр спрашивает Симона, почему Фуко заговорил о романе.

Симон отвечает, что это наверняка цитата, но задается тем же вопросом, который немало его беспокоит.

Перегнувшись через перила моста, Сёрл едва различает воду на дне ущелья, но слышит, как она течет в полумраке. Над Итакой ночь, ветер змеится в зеленом коридоре, созданном Каскадилла Крик ^[405]. Река, заключенная в мшисто-каменное русло, продолжает свой путь, безразличная к людским драмам.

Пара студентов переходит через мост, держась за руки. В этот час людей здесь мало. На Сёрла никто не обращает внимания.

Если бы он только знал, если бы только мог…

Поздно переписывать историю.

Не проронив ни звука, философ-лингвист перешагивает через перила, балансирует, стоя на краю, бросает взгляд в пропасть, в последний раз смотрит на звезды, разжимает пальцы и падает.

Это даже не столб воды – просто брызги. И быстро гаснущее мерцание пены во мраке.

Река недостаточно глубока, чтобы смягчить удар, но по порогам тело несет к водопадам и озеру Каюга, где некогда ловили рыбу индейцы, наверняка имевшие скудное представление – хотя как знать? – об иллокутивном и перлокутивном.

«Мне 44 года. Это значит, я пережил Александра, который умер в 32, а Моцарт – в 35, Жарри – в 34, Лотреамон – в 24, лорд Байрон – в 36, Рембо – в 37, и за те годы, которые мне остались, я обгоню всех великих покойников, гигантов, олицетворивших эпохи, так что если Господь дарует мне жизнь, я провожу в мир иной Наполеона, Цезаря, Жоржа Батая, Реймона Русселя ^[406]… Ну уж нет!.. Я умру молодым… Я чувствую… Долго тянуть мне не светит… Я не закончу, как Ролан… 64 года… Смешно!.. Вообще-то, мы сделали ему доброе дело. Нет, нет… Не выйдет из меня красивого старика… Да и не бывает таких… Лучше сгореть дотла… Раз – и все, алле-оп…»

Соллерс не любит остров Лидо, но чтобы укрыться от толпы венецианского карнавала, он – в память о Томасе Манне и Висконти – нашел прибежище в «Гранд-Отель де Бэн», где развертывается столь умозрительное действие «Смерти в Венеции». Он решил для себя, что сможет спокойно размышлять, глядя на Адриатику, но в итоге сидит в баре и заигрывает с официанткой, потягивая виски. В глубине пустого зала пианист вяло играет Равеля. Надо сказать, что сейчас самая середина зимнего дня: холера не гуляет, но и погода не для купания ^[407].

«Как вас зовут, деточка? Нет, не говорите! Я нареку вас Маргаритой, как любовницу лорда Байрона. Она, знаете, была дочкой булочника. La Fornarina ^[408]… огненный темперамент и бедра как из мрамора… Конечно же, у нее были ваши глаза. Вдвоем они скакали верхом вдоль берега – чертовски романтично, правда? Хотя да, пожалуй, в этом есть что-то китчевое, вы правы… Хотите, научу вас как-нибудь ездить верхом?»

Соллерс вспоминает строки из «Чайльд Гарольда»: «Тоскует Адриатика-вдова: где дож, где свадьбы праздник ежегодный?» ^[409] Дожу впредь не сочетаться узами с морем, лев больше не страшен: сплошное выхолащивание, – думает он. «Как символ безутешного вдовства ржавеет „Буцентавр“ уже негодный»… Но он тут же гонит дурные мысли. Играет пустым бокалом и заказывает еще виски. «On the rocks» ^[410]. Официантка вежливо улыбается. «Prego» ^[411].

Соллерс счастливо вздыхает: «Эх, вот бы повторить вслед за Гёте: „В Венеции меня знает разве что один человек, да и тот не сразу встретится мне“ ^[412]. Но я слишком известен в своем отечестве, деточка, вот ведь беда. Вы представляете себе Францию? Я вас туда свожу. Какой замечательный автор этот Гёте. Что такое? Вы покраснели. А, Юлия, и ты здесь! Маргарита, представляю вам мою жену».

Кристева вошла в пустой бар неслышно, как кошка. «Ты напрасно стараешься, дорогой, эта молодая особа не понимает и четверти того, что ты говоришь. Правда, мадемуазель?»

Девушка продолжает улыбаться. «Prego?»

«Да ладно, какая разница? – распускает хвост Соллерс. – Когда ты счастливчик, за которого голосуют глазами, не обязательно (слава богу!), чтобы тебя понимали».