Седьмая функция языка - читать онлайн книгу. Автор: Лоран Бине cтр.№ 69

Чтобы собеседник услышал нас, хотя бы отчасти, мы должны пользоваться одним языком. Должны повторять (реитерировать) уже произнесенные слова, иначе собеседник нас попросту не поймет. Так что, как ни верти, мы всегда занимаемся своего рода цитированием. Используем чужие слова. Это как испорченный телефон – более чем вероятно, неизбежно даже, что при таких повторах все мы без исключения будем употреблять слова, от раза к разу немного изменяя их смысл.

Речь Деррида, с его алжирским акцентом ^[364], становится более торжественной и напыщенной:

«То, что позволяет знаку (психическому, устному, графическому – не важно) работать и впредь, то есть допускает его повтор, одновременно нарушает, лишает цельности, „идеальной“ полноты и осознанности интенцию, „желание-сказать“ и, a fortiori ^[365], соответствие между meaning и saying ^[366]».

Юдифь, Симон, черноволосая фемина, Сиксу, Гваттари, Слиман, весь зал и даже Байяр буквально смотрят ему в рот, когда он произносит:

«Итерабельность ограничивает даже то, что сама позволяет, нарушает утвержденные ею же принципы или законы и таким образом неумолимо вводит альтерацию в процесс повторения».

И, исполнившись важности, добавляет:

«Ничто не случайно».

«Возможность паразитирования налицо, даже в том, что именно Сарл называет „real life“ ^[367], с неподражаемой (почти, not quite ^[368]) убежденностью полагая, будто знает, какова она, эта „real life“, где ее начало и где конец; как если бы смысл этих слов („real life“) мгновенно рождал единодушие, в котором паразитированию не оставалось бы места, как если бы литература, театр, обман, неверность, лицемерие, недостаток счастья (infelicity), паразитирование, имитирование real life не были бы частью самой real life!».

(Фрагмент выступления Деррида на конференции в Корнелле, 1980 год, или фантазия Симона Херцога.)

Они согбенны, как античные рабы, толкающие каменные глыбы, но это студенты, которые, тяжело дыша, катят пивные бочки. Вечеринка будет долгой, без запасов не обойтись. «Общество печати и змеи» ^[369] – очень старое братство, основанное в 1905 году, одно из самых престижных и, как говорят американцы, популярных. Народу ожидается много, ведь сегодня празднуют окончание коллоквиума. Приглашены все участники, и для студенческой братии это последний шанс увидеть звезд, пока те не приедут снова. Кстати, над входом в викторианскую усадьбу растянули полотно с надписью: «Uncontrolled skid in the linguistic turn. Welcome!» ^[370] Теоретически мероприятие – для студентов старших курсов (undergrads), но сегодня двери распахнуты для всех. Естественно, это не означает, что вход свободный: всегда бывает, что одних пускают, а другие остаются за порогом в соответствии с универсальными критериями их общественного и/или символического веса.

Уж кому, как не Слиману, об этом знать – во Франции его частенько отовсюду вышибают, и здесь, видимо, та же история: пара студентов, строящих из себя физиогномистов, перегораживают ему дорогу, но – непонятно, как и на каком языке, – он быстро их переубеждает и проходит внутрь с привычными наушниками на шее, а оставшиеся за бортом изгои в акриловых банлонах провожают его завистливыми взглядами.

Первое же действующее лицо, с которым он сталкивается внутри, поучает зрительский молодняк: «Heracleitus contains everything that is in Derrida and more» ^[371]. Это Стервелла Редгрейв, она же Камилла Палья. В одной руке у нее мохито, в другой мундштук, на конце которого тлеет и сладко благоухает черная сигарета. Рядом Хомски – беседует со студентом из Сальвадора, который объясняет ему, что Революционно-демократический фронт недавно был обезглавлен в его стране военизированными отрядами и правительственными силами. Де-факто левой оппозиции в Сальвадоре больше нет, и это, кажется, очень беспокоит Хомски, нервно пыхтящего самокруткой.

Наверное, это привычка тереться по темным углам ведет Слимана вниз, в подвал, где звучит «Die Young» в исполнении «Black Sabbath». Там несколько компаний хорошо одетых и уже пьяных студентов устроили лэп-дэнс, кто во что горазд. Фуко здесь, в черной кожаной куртке, без очков (чтобы погрузиться в туман жизни, – думает Слиман, хорошо его зная). Философ дружески машет ему и показывает пальцем на студентку в юбке, которая, как стриптизерша, вертится вокруг металлической стойки. Слиман обращает внимание, что она без лифчика, но на ней белые трусики, дополняющие белые кроссовки «Найк» с жирной красной запятой (как машина Старски и Хатча, только наоборот) ^[372].

Кристева, танцующая с Полем де Маном, замечает Слимана. Де Ман спрашивает, о чем она задумалась. «Мы в катакомбах первых христиан», – отвечает она. Но глаз с жиголо не сводит.

Ищет он кого-то, что ли. Вот поднимается наверх. На лестнице встречает Морриса Цаппа, тот ему подмигивает. Аудиосистема выдает «Misunderstanding» группы «Genesis». Слиман берет рюмку с текилой. Слышно, как закрывшиеся в спальнях студенты трахаются или блюют. Кое-где двери открыты, и видно, как они курят и пьют пиво, сидя по-турецки на односпальных кроватях, и говорят о сексе, политике и литературе. За одной из закрытых дверей он, кажется, узнает голос Сёрла и странное хрюканье. Слиман возвращается вниз.

В большом парадном холле Симон и Байяр разговаривают с Юдифью, молодой лесбиянкой-активисткой, которая цедит через соломинку «Кровавую Мэри». Байяр замечает Слимана. Симон замечает брюнетку с лицом карфагенской принцессы, пришедшую с двумя подругами – миниатюрной азиаткой и высокой египтянкой. Какой-то студент кричит: «Корделия!» Карфагенская принцесса оглядывается. Поцелуйчики, щебетание, студент тут же отправляется за джин-тоником. Юдифь говорит Байяру и Симону, который не слушает: «Понятие власти соответствует модели божественной власти именования, когда произнесенное высказывание считается сотворенным». Из подвала поднимается Фуко с Элен Сиксу, берет «Малибу Оранж» и исчезает где-то наверху. Юдифь пользуется поводом, чтобы его процитировать: «Дискурс – не жизнь, его время – не наше». Байяр одобрительно кивает. Рой парней вьется вокруг Корделии и ее подруг – похоже, они здесь популярны. Юдифь цитирует Лакана, который якобы где-то сказал: «Имя – это время объекта». Байяр задается вопросом, нельзя ли с таким же успехом сказать: «время – это имя объекта», или «время – объект имени» и даже «объект – имя времени», или еще «объект – время имени», или просто «имя – объект времени», но вот он берет еще пива, затягивается пущенным по кругу косяком, и вырывается крик души: «Но у вас ведь есть право на участие в выборах, развод и аборты!» Сиксу хочет поговорить с Деррида, но его плотно окружила ватага юных почитателей – стоят как вкопанные. Слиман старается обходить Кристеву. Байяр спрашивает у Юдифи: «Чего же вы хотите?» Сиксу слышит вопрос и вклинивается в разговор: «Комнату!» Сильвер Лотренже, основатель журнала «Семиотекст», стоя с орхидеей в руке, разговаривает с переводчиками Деррида – Джеффри Мелманом и Гаятри Спивак, которая восклицает: «Gramsci is my brother!» ^[373] Слиман говорит с Жан-Франсуа Лиотаром о либидинальной экономии ^[374] и о постмодернистской трансакции. «Pink Floyd» поет «Hey! Teacher! Leave them kids alone!» ^[375]