Седьмая функция языка - читать онлайн книгу. Автор: Лоран Бине cтр.№ 28

Жискар (тушит сигарету о миниатюрного гиппопотама из слоновой кости, который служит пепельницей): «Допустим. Что еще?»

Понятовски (откидывается в кресле, обхватив руками затылок): «Кстати, похоже, брату Картера за информацию платят ливийцы».

Жискар (удивленно): «Которому? Билли?»

Понятовски: «Андропов вроде получил эти сведения от ЦРУ. И, видимо, долго смеялся».

Орнано (возвращается к теме разговора): «Что будем делать? Если сомнения – убираем?»

Понятовски: «Президенту нужен не документ, ему нужно знать, что он не попал к партии оппонента».

Никто, насколько я знаю, не отмечал, что знаменитая шепелявость Жискара становилась еще заметнее от замешательства или удовольствия. «Конешно, конешно… – говорит он. – Но если бы мы его нашли… Хотя бы выяснили, где он, или изъяли, по возможности, мне было бы спокойнее. За Францию. Представьте, что этот документ попадет… хм… не в те руки… Не то чтобы… Но все-таки».

Понятовски: «Тогда надо конкретизировать задачу Байяру: вернуть документ – и так, чтобы его при этом никто не прочел. Не будем забывать, что молодой лингвист, которого он к себе взял, способен это расшифровать, а значит, использовать. Или надо убедиться, что всё до последней копии уничтожено. (Поднимается и, направляясь к бару, бормочет себе под нос.) Левак. Определенно левак…»

Орнано: «А как узнать, не применялся ли уже документ в деле?»

Понятовски: «По моей информации, если им кто воспользуется, мы это быстро поймем…»

Орнано: «А если осторожно? Дозируя?»

Жискар (прислоняется к буфету под картиной Делакруа, нащупывает ордена Почетного легиона, уложенные в шкатулку): «Это маловероятно. Смысл любой власти – в ее осуществлении».

Орнано (с любопытством): «Атомной бомбы это тоже касается?»

Жискар (менторским тоном): «В первую очередь».

Упоминание о возможном конце света погружает президента в легкую задумчивость. Он вспоминает про трассу A71, которая должна пройти через Овернь, про мэрию Шамальера ^[131], про Францию, которую ему тянуть. Двое его подчиненных почтительно ждут, что он скажет дальше. «Но пока в своих действиях мы должны руководствоваться одним: наша задача – не допустить прихода левых к власти».

Понятовски (нюхает бутылку водки): «Пока я жив, министров-коммунистов во Франции не будет».

Орнано (закуривает): «Вот-вот, стоит притормозить, если хочешь победить на выборах».

Понятовски (поднимает бокал): «Na zdrowie!»

– Товарищ Христов, ты ведь, конечно, знаешь, кто величайший политик XX века?

Эмила Христова не вызвали на Лубянку, хотя туда было бы лучше.

– Конечно, Юрий Владимирович. Георгий Димитров.

Как бы неформальный характер его встречи с Андроповым, главой КГБ, в старом баре, – в подвале, как почти все подобные заведения Москвы, – не для того, чтобы ему было комфортнее, и то, что здесь люди, суть дела не меняет. Арестовать и на людях могут. Как и отправить на тот свет. Ему ли это не знать?

– Болгарин, – смеется Андропов. – Кто бы мог подумать!

Официант поставил на стол две небольшие рюмки водки, два больших стакана с апельсиновым соком и два соленых огурца на блюдце – Христов задается вопросом, не знак ли это. Люди вокруг курят, пьют и громко разговаривают: это золотое правило – если хочешь, чтобы твой разговор не подслушали, нужно выбирать шумное место, где много посторонних звуков, чтобы микрофон, если он есть, не мог выделить определенный голос. В квартире надо пустить воду в ванной. Но проще всего пойти куда-нибудь выпить. Христов рассматривает лица посетителей в зале и вычисляет как минимум двух спецов, но предполагает, что их больше.

Андропов продолжает – снова про Димитрова: «Это потрясающе, как все повернулось после тридцать третьего и суда по делу о рейхстаге. Противостояние Геринга, заявленного свидетелем, и Димитрова на скамье подсудимых предвосхищало и олицетворяло будущую фашистскую агрессию, героическое сопротивление коммунистов и в итоге нашу победу. Исключительно символичный процесс: превосходство коммунистов со всех точек зрения – политической и моральной. Величавый и язвительный Димитров, который в совершенстве разбирается в исторической диалектике, притом что рискует головой, и Геринг, который орет и потрясает кулаком… Это было зрелище! Геринг, председатель рейхстага, министр-президент и министр внутренних дел Пруссии – не абы кто! Но Димитров меняется с ним ролями, и Герингу приходится отвечать на его вопросы. Димитров разнес его в пух и прах. Геринг в ярости, топает ногами, как мальчишка, которого оставили без сладкого. А напротив него, на скамье подсудимых, величавый Димитров демонстрирует всем, что нацизм – безумие. Даже до председателя суда дошло. Смех, да и только: он как будто просит у Димитрова прощения за поведение большого Геринга. Говорит ему – как сейчас помню: „Учитывая сеанс коммунистической пропаганды, который вы нам устроили, не стоит удивляться, что свидетель тоже нервничает“. Нервничает! На что Димитров отвечает, что полностью удовлетворен ответом министра-президента. Ха! Вот это человек! Талантище!»

Христов во всем видит намеки и двойной смысл, но старается делить на десять – знает, что паранойя помешает ему правильно оценить слова начальника КГБ. Впрочем, вызов в Москву – сам по себе верный знак. Можно не задаваться вопросом, знает ли что-нибудь Андропов. Вопрос – что именно он знает? И ответ куда сложнее.

– Тогда весь мир говорил: в Германии остался один настоящий мужчина, причем болгарин. Кстати, Эмил, а ведь я был с ним знаком. Прирожденный оратор. Мастер.

Выслушивая дифирамбы Андропова великому Димитрову, товарищ Христов прикидывает собственное положение. Когда собираешься врать, самое неприятное – это если не знаешь, насколько твой собеседник владеет информацией. В какой-то момент в игре придется делать ставку.

И этот момент наступает: Андропов перевернул страницу с Димитровым и просит своего болгарского коллегу пояснить последние донесения, которые легли к нему на стол на Лубянке. Что там за парижская операция?

Ну вот, приехали. Христов чувствует, что его сердце начинает биться сильнее, но следит, чтобы не учащалось дыхание. Андропов хрустит огурцом. Надо что-то решать. Либо признавать операцию своей, либо делать вид, что ты ни сном ни духом, но у второго варианта есть недостаток: расписываешься в некомпетентности, что в кругах разведки всегда не лучший расчет. Христову отлично известно, что такое хорошая ложь: она должна утонуть в океане правды. Признайся на девяносто процентов, те десять, которые ты хочешь завуалировать, тоже проскочат, а риск проколоться меньше. Выиграешь время и не запутаешься. Если врешь, надо врать в чем-то одном и только в этом, а во всем остальном – кристальная честность. Эмил Христов наклоняется к Андропову и произносит: «Товарищ Юрий, ты знаешь Романа Якобсона? Он твой соотечественник. Восхитительно написал о Бодлере».