День открытых обложек - читать онлайн книгу. Автор: Феликс Кандель cтр.№ 43

Ох‚ краковяк‚ краковяк, кость бы вам в глотку наперекосяк!

Умерла Божья старушка Вера Марковна‚ и дочь ее‚ перезрелая от ожиданий‚ привела кавалера на освободившуюся кровать. Жить бы да жить в отдельных покоях‚ но прояснили сведущие люди: скоро наступит конец света‚ сгинет всё на земле‚ и комната ее сгинет – не насладиться.

Умерла дебелая дама с ямочками на пухлых локтях, посреди громоздкой мебели с прежних просторных покоев. Ненавидела тех‚ с кем заперли ее в толчее обитания‚ ненавидела тех‚ которые заперли; перед уходом велела не подпускать к телу соседей‚ и хоронила ее дочь да два грузчика, которые тащили гроб.

Умерла моя бабушка в узкой выгородке-пенале.

Умер отец мой‚ что сидел душными вечерами у открытой двери на лестницу‚ ожидая избавителя‚ который взлетит на верхний этаж, принесет прохладу-утешение.

Умерла мама моя.

Всех почти нет из той квартиры‚ а Якушев живет и здравствует‚ гоголем ступает среди старушек‚ выбирая даму для скорого обольщения‚ и девушки млеют от сладких и несбыточных надежд.

Сколько ему? Сто лет в обед‚ а он всё скачет от бабки к бабке‚ с матраца на матрац. А ведь сидел по тюрьмам за жуликоватые артельные дела, и два‚ и пять‚ и восемь из двенадцати лет.

Из дома в камеру. Из камеры в барак. Из толчеи в толкотню.

Свет велик, а ступить негде.

– Пардон‚ – говорит крашеная выдра‚ зависая на руках. – Суфле-желе. Приз получите за краковяк.

– Мерси‚ – говорит Якушев‚ тиская ребрышки. – Жоржет-винегрет. Оставьте его себе.

– Будя‚ – говорит гармонист и музыку обрывает. – Фасоль-бемоль.

Гармонист к Якушеву ревнует.

А хитрый ярославец постоял – подумал, постоял – прикинул и побежал трусцой в свою сторону‚ качать без устали сердечную мышцу.

Бежит расслаблено‚ дышит без усилий‚ повторяет истово‚ через вдох:

– Здоровье дороже... Здоровье дороже... Здоровье! Оно – до-ро-же!..

Встал дом на месте деревни…

…дом–великан.

Несчетными этажами, неисчислимыми подъездами, несметными сотами-квартирами.

Въехала в него деревня, да соседнее село, да далекие выселки. И еще место осталось. Туда городских поселили. От токаря до профессора. От музыканта до спекулянта.

Перемешались, перепутались, расселились вперемежку, и стали так жить. Те с этими, да эти с теми.

Объединились под одной крышей.

А у гастрономов, у винных отделов, приглядываются, прилаживаются городской с деревенским. Всё пока разное, но бутылка общая. Всё неравное, но в стаканы поровну, до капли.

А по скверикам, по тротуарам уже затрусили вперемешку. Озолоти прежде – с печи не стронется. Озолоти теперь – на печь не полезет. Да и где она, эта печь?

Девочки по улицам – стайкой.

Мальчики – вереницей.

Пошли жениться те на этих, и вдоль бульвара‚ поперек движения свадьба на автомобилях: размножайся – не хочу. Куклы на радиаторах‚ ленты на крышах‚ фотографы на капотах‚ музыканты в багажниках‚ костюмы напрокат. Проносятся вихрем‚ навеселе‚ из дворца бракосочетаний, – жених городской, невеста деревенская‚ оркестр наяривает фрейлехс.

Хочешь – не хочешь, объединились семьями.

«Гражданин, вы сходите?» – «Гражданочка, вам порезать?» Были мужики да бабы, стали мужчины и женщины, горожане с горожанками.

Одни бабки остались деревенскими.

Сидят бабки у окон, подпершись кулаком, глядят на шумные улицы. Всех забрали в город, какие были, ни одну не бросили. Дедов почти нет, дедов войной посекло, а бабок полно. Спустятся во двор, сядут поближе к дому, дивятся боязливо, нашептывают истово: «Дожжей бы нонче‚ дожжей...»

Самые несмелые поумирали с непривычки.

Самые бедовые пошли в лифтерши.

Тут шум. Смех и брань. Хохот и слезы.

На главном проспекте...

На верхнем этаже...

В отдельной квартире…

Нашли!

Кого?

Корову!

Живую – не игрушечную. Настоящую – не заводную. С ногами, рогами, полным, до краев, выменем.

Они ее, родимую, не продали. Они ее, кормилицу, не проели. Они ее при въезде, тайком, протащили по лестнице. Куда сами, туда и ее. Корова ела хлеб городской, справляла надобности на подстилку, хозяйка брала подойник в положенные часы, шла доить. А у семьи зато парное молоко, творог, сметана, масло свое, не покупное.

Вывели корову из квартиры, спустили с трудом по ступенькам, повели по мостовой, а у нее ноги с непривычки подгибаются. Хозяйка в рев, детвора в рев: уводят кормилицу, угоняют Буренушку.

Даже машины встали...

Прохожие рты разинули...

Продавцы работу побросали...

Милиционер свистком подавился...

Уводили корову из города. Животину давно сгинувшей деревни. А она шла – мычала, шла – оборачивалась, мотала рогатой головой.

Прощалась.

Наутро встала хозяйка засветло, по привычке подхватила подойник, а доить некого. Одна подстилка валяется, не успели выкинуть.

Шагай теперь в магазин, покупай молоко.

Шестнадцать копеек – пакет…

Тут слухи...

Намеки...

Волнения с надеждами...

Раздают!

Где?

За городом!

Кому?

Хоть кому!

Бери землю, сажай вишню-ягоду.

И рванул город за город.

А деревенские впереди всех.

Вгрызлись в землю, раскопали, переворошили, до комочка разрыхлили. Разогнулись передохнуть, глядь, а соседи вокруг – горожане от рождения. Солят, маринуют, сушат, варят, вялят. Припасы семье. Запасы на зиму.

Им-то зачем?

Или и в них деревня жива?..

Вот и вырос, наконец, этот город…

…город, который совсем не рос.

Уткнулся в небо многоэтажным одноэтажием. Выплеснулся за кольцо автострады. Подъел рощицы с перелесками. Сожрал картофельные поля, сады-огороды. Выглядывает верхними этажами незаселенные пространства.

Город пучит.

Давит изнутри.

Городу опять тесно...

В квартиру позвонили.

Долго и требовательно.

– Здравствуйте, – звонко сказала девочка. – У вас проживают интересные люди?

Вздохнул – и головой в омут:

– Я… Это, конечно, я.

– Вы? – усомнилась.