День открытых обложек - читать онлайн книгу. Автор: Феликс Кандель cтр.№ 15

А ведь он выпрыгивал, бывало, из подъезда, Лазуня Розенблат, единым скоком в пролетку на дутиках – и с ветерком, по Тверской.

Чихнет в надушенный платочек, а лихач-бородач степенно ему, по-старинному:

– Салфет вашей милости!

Лазуня в ответ:

– Красота вашей чести!

И к «Мартьянычу» – пить, петь, декламировать стихи.

Цветы мои пугливые

Завянут как-нибудь.

И люди торопливые,

Несчастные, счастливые,

Затопчут весь наш путь...

Лазуня приходил в гости, переставляя ногу со ступеньки на ступеньку, приносил фруктовый тортик за восемьдесят четыре копейки. В детстве его уронила кормилица. Уронила и забоялась‚ родителям про то не сказала. Когда спохватились‚ вылечить не сумели, и он ковылял на увечной ноге‚ тащил за собой ботинок черепашьим панцирем.

На улице Лазуня падал. Часто и опасно, лошадью на льду. Взбрыкивал непослушной ногой‚ вскидывал беспомощные руки‚ тяжко стукался о тротуар. И лежал‚ униженно беспомощный‚ доверчиво улыбаясь сбежавшимся людям.

Ботинок никуда не годился. Его не могли приладить под увечную ногу. Опытные мастера бессильно разводили руками‚ опытные мастера конфузливо пропивали мятые его трояки‚ и оставалось надеяться на неуклонно возрастающее умение‚ которого не дождаться‚ да вспоминать со вздохом протезную обувь из Парижа‚ в которой умудрялся танцевать.

Последние свои парижские ботинки он латал, чинил‚ перевязывал бечевкой‚ вдевал в огромные боты‚ лишь бы не рассыпались на ходу. В черных парусиновых ботах он приходил на радио, бочком протискивался мимо милиционера. Тот брал одноразовый пропуск‚ других ему не выдавали‚ сверял с паспортом, подозрительно косился на странные боты, и сердце прыгало вверх-вниз‚ мячиком на резиночке.

Лазуня Розенблат – который просвечивал.

Лазарю от Л. Комлевой

На радио он работал по договору‚ всегда по договору. В штат Лазуню не брали, кадровики нюхом чуяли чуждое им классовое нутро. А может‚ виноваты были его боты‚ манеры‚ чересчур правильная речь‚ галстук‚ запонки‚ белые манжеты‚ безукоризненный пробор.

Ходил на фабрики‚ ездил в колхозы‚ писал речи за передовиков для местного вещания. Фамилию его не называли‚ гонорар платили мизерный‚ но он не спорил‚ не возражал и ковылял вдоль стеночек‚ улыбаясь доверчиво и приветливо.

Лазуня Розенблат сохранился у меня на снимке: смуглый юноша с тросточкой‚ форменная фуражка московского коммерческого училища‚ цветущая веточка в петлице. «Алушта‚ 5.01.1916».

Он ушел бездетным‚ любящий Лазарь‚ сник потихоньку‚ хотя старым себя не ощущал. Меня не было еще в его молодые годы. Я долго потом не жил. Но я его хоронил.

Никто из семьи не оставил потомства‚ веточка «Розенблатъ и С-нъ» отсохла. «И определил о тебе Господь: не будет семени от имени твоего...»

Лежат передо мной «Ямбы» А. Блока‚ издательства «Алконост»‚ со стремительным росчерком: Григорий Розенблат. Лежат «Сто лепестков цветка любви» И. Рукавишникова‚ с засушенным на страницах соцветием, которое не опознать, – Анна Розенблат, должно быть, постаралась. Детский альбом Лазуни предо мной‚ в который его друзья записывали пожелания.

И там начертано среди прочего:

Дурилин Михаил

Укротитель Цыплятов бил своих подопечных...

…хлыстом, резиновой палкой, которая не оставляет следов, остроносым сапогом под ребра, пока не уставал.

Когда лев попадал к нему, Цыплятов избивал его до потери вида, сознания, принадлежности к классу млекопитающих. Лев преставал быть львом, и Цыплятов совал ему в пасть напомаженную голову, унижая царя зверей запахом килек, водки и немытых ушей.

Голова у Цыплятова была маленькая, подросткового размера, ради нее достаточно приоткрыть львиные челюсти, но кулаки у него были с хороший арбуз, и лев разевал пасть с такой старательностью, что трещало за ушами.

Укротитель Цыплятов мог приручить кого угодно. Льва. Крокодила. Кобру с питоном. Ядовитого паука-каракурта и кровожадного людоеда из африканских глубин. Даже население небольшого государства мог бы он приручить, но с помощниками.

Избить поначалу, до потери самого себя, и готов цирковой номер…

Вышагнул из-под переплета Гоша, чудила и неугомон, потеснив прочих героев.

– Отчего лошадь скачет? Кнута боится? Ей хочется скакать, лошади, наперегонки с ветрами. Птица – отчего поет? Тебя порадовать? Ей надо выслушать себя, птице, жить тогда захочется. Петух топчет курицу, предаваясь любовным занятиям, – чтобы курятина у тебя не переводилась? Петуху самая сласть.

– Поясни, Гоша.

– Мы не мыслители, друг мой, не Руссо-Монтени. В ощущениях наша сила. Вот и ощущай, черт побери!

– Рад бы, да как?

– Подстегивай воображение. Поощряй живость натуры. Семя вырабатывай в избытке: пусть будет. Которые вокруг – не застегивают у рубашки верхнюю пуговку. Ты не застегивай две.

– Зачем, Гоша?

– Нараспашку наша свобода. Иной не предвидится.

Закрыли границы, ввели прописку, подключили мощные свои заглушки, ощетинились локтями. Мир скукоживался на глазах с неявной подпиской о невыезде, врачи на приемах добавляли свое.

– Вы не бегайте, – советовали. – Ходите себе потихоньку.

– Вы не загорайте, – остерегали. – Вам вредно.

– Водку, – запугивали, – ни-ни. Пиво тяжелит. Кофе волнует. Молоко пучит. Мясо возбуждает.

Но мой брат не сдавался. Он бежал по универмагу, обгоняемый и обгоняющий, а за дальним прилавком стояла старая продавщица, глядела жалеючи.

– Не завезли, – говорила, и он шел назад, чтобы повторить всё сначала.

Вставал затемно у магазина, жался в густой толпе, бежал наперегонки по лестницам к нужному ему прилавку.

– Не завезли, – говорила продавщица, и сердце выпрыгивало из горла.

Были у брата знакомые в толпе.

Были соперники на дистанции.

Попадались и редкие счастливцы, которые захватывали единственные экземпляры.

Через недели попыток окрепли ноги, установилось дыхание: брат добежал третьим, а завезли их четыре штуки. Он купил радиоприемник «Рига-10», под завистливые взгляды обделенных отнес домой, сидел возле него ночами, прорываясь через заглушки.

Та же история, с иным завершением.