Михаль:
– Папа‚ правда?
Папа улыбается.
А утром…
Выходят утром из дома и видят – сидит у порога пушистый кот‚ огромный розовый одуванчик.
Ждет попутной машины в город.
– О‚ – говорит Танцман‚ веселый еврей. – Вот и он…
Родители недовольны:
– Они выстроили мир. Заселили его. Утвердили незыблемые порядки. А ты всё рушишь.
– Вовсе нет. Я населяю их детство. Наполняю откровениями. Делаю его притягательным. Чтобы хотелось туда вернуться. Было куда возвращаться.
– Так-то так...
Всё ясно, начинать надо с родителей. И поскорее.
– Иду по улице‚ вижу котов на заборе. Под зонтиком‚ в тапочках и с биноклем. Читают вывеску на магазине. «Давно читаете?» – спрашиваю. «Чем издеваться‚ – отвечает кот под зонтиком‚ – лучше бы помог». – «Давайте‚ – говорю‚ – вместе». – «Вместе мы не можем‚ – отвечает кот в тапочках. – У нас буквы не складываются в слова». И принялись разучивать на заборе салонный танец «экивок»...
Кондиционер в машине призадумается…
…не в силах одолеть жару на пути.
– Да знаешь ли ты, кого мы везем? – прикрикнет на него. – С каким ружьем? Постыдился бы.
Заработает старательно, даже запыхается от усердия, нагоняя прохладу.
Танцман остановит машину, спросит, завлекая:
– Видишь?
Дерево на пригорке. Невысокое. Узловатое. Испытавшее зной‚ безводье‚ пылевые бури. Ветви его дыбятся от ветров, ломаный зонт обвисает поверху летучей мышью.
Полезет по камням. Сорвется. Снова вскарабкается:
– Не для того я его... Не для того...
Сбросит зонт‚ вернется в машину – не отдышаться.
– Прутик был‚ заваленный набок. Выпрямил. Подпер камнями. Привязал к шесту.
Взглянет исподлобья‚ не засмеется ли. Она не засмеется.
– Ездил к нему. Раз в неделю. Воду привозил в канистре, поливал...
– Поехали, – поторопит. – А то опоздаю.
Продолжит на скорости:
– Телефон был отключен, я проверял. Звонок посреди ночи. Голосок тоненький, жалостливый, дребезжанием монеты в стаканчике: «Собираем пожертвования для больных детей. Можете нам помочь?»
Девочка изумится:
– Телефон был…?
– Отключен.
Проглянет на лице большеротость подростка:
– И они… Попросили?
– Для больных, – разъяснит. – Вот и пробились.
Взглянет пристально.
– Ты кто?
– Старичок-кузнечик. Отправившийся на поиски своих чудес.
Помолчит. Нос почешет.
– А я?
– Девочка-фонарик.
В тишине расцветает миндаль в горах. В тишине подрастает детвора, большеглазая, задумчивая не по возрасту. «Очень уж впечатлительная, – вздохнет. – Не мешало бы огрубить». – «Найдутся охотники», – вздохнет в ответ.
А она притихнет в машине, голубенькая жилка набухнет на лбу.
Танцман обеспокоится:
– Отчего ты грустный‚ пирожок капустный?
Ответит:
– Оттого я грустный‚ что ужасно вкусный.
И оба тихо порадуются.
Даже побибикают дружно, а девочка-фонарик проговорит с сожалением:
– Километр – и всё.
– Еще одно… – заспешит Танцман. – На прощание.
Купил баран аэроплан и предлагает:
– Садись. Покатаемся.
– Нет‚ – отвечает Шани. – Не больно и хотелось.
Купил баран аэроплан‚ сел и полетел. А Шани глядит на него снизу вверх‚ ноги тянутся на носочках и чуточку подпрыгивают‚ руки подлетают кверху‚ хвостиком подскакивает косичка‚ но она сказала: «Нет».
А баран взлетел повыше‚ разогнался подальше‚ сделал мертвую петлю‚ покачал крыльями: дразнится-завлекает. И пропеллер взбивает облака, яичными белками для пирога с яблоками.
– Нет‚ – снова говорит Шани‚ а хочется сказать: «Может быть».
Сомнения не отбрасывают тени.
Купил баран аэроплан‚ сел и полетел. А овечки на крылечке... А Шани на лавочке... А Танцман в окошке... «Пропеллер, громче песню пой...» – все завидуют.
Взлетел баран высоко-высоко‚ проткнул кучевые облака‚ проткнул перистые‚ обогнул солнце и пропал. «Прощай‚ подруга дорогая‚ я не забуду твои ласки...» Ждут-пождут, не сгорел ли безрассудный баран на жарком припеке? А овечки на крылечке: «Бе-еее...» А Шани на лавочке: «Ой-ой-ой!..» А Танцман из окошка: «Ох-аах!..» Вернулся, наконец, баран‚ присоседился: с подпаленной шерстью‚ облупившимся носом‚ весь из себя счастливый.
– Садись. Покатаемся.
– Нет‚ – говорит Шани‚ а намеревалась сказать: «Да».
Упал баран. Разбился аэроплан. Плачут овечки на крылечке. Плачет Шани на лавочке. Танцман в окошке сглатывает слезу. «И может быть, в последний раз гляжу я в голубые глазки...» Но папа Шани – лев рыкающий‚ мастер на все руки-ноги – оглядел-осмотрел‚ подкрутил-подвинтил‚ просверлил-заклепал барана‚ и стал тот почище новенького.
Купил баран другой аэроплан‚ сел и полетел. А овечки на крылечке – шерстка завитая‚ глазки лаковые‚ носик пуговкой, а овечки на крылечке: «Бе-еее...» и больше ничего. Им и того достаточно.
А Танцман сидит в кабине рядом с пилотом, зубы стынут от восторга.
А Шани сидит рядом с Танцманом, попискивает от волнения.
А по траве бежит Михаль‚ перепрыгивая через цикламены с маками‚ бегут наперегонки Сарра с Томером‚ Ами и Даниэла в погоне за ускользающей тенью‚ с руками-крыльями‚ и жилкой дрожит – полететь‚ полететь!..
Шлагбаум на пути.
Пара солдат при нем.
– Мне сюда, – скажет.
– Можно, – попросит Танцман, неуемный еврей, – постоять с вами? Возвеселить проезжающих?
– С нами нельзя, – ответит. – Ты не прошел курс молодого бойца.
– Но я же не досказал… – взволнуется. – Самого главного! Не торопись, моя милая. Дождись истинных радостей. Запомни, прилагательные попадаются повсюду. Стань непременно существительным; прилагательные сами набегут, напрашиваясь в попутчики, только отбирай построже.
– Я постараюсь, – ответит.
– Ты внимательно слушала‚ и тебе я откроюсь. Поведаешь детям своим про Танцмана, немолодого‚ поношенного динозавра‚ который сорвался с обжитого пристанища и отправился в неведомое, стереть себя и переписать заново.
Не улыбнется‚ погруженная в иные заботы‚ выйдет с неохотой на злой припек, заступит на боевой пост с винтовкой М-16.