– Любая жертва более угодна, если жертвующий делает это добровольно. Вот я и вызвался.
– И Ящера не боишься?
– Я боян, меня Велес по миру ведет и все, что есть под солнцем, показывает. И все мне интересно. А вот ящеров, которых хоробры многие годы назад перебили, мне видеть не доводилось. Отчего же не поглядеть? Хоть перед смертью.
Ведьма еще мешкала, когда он добавил:
– Я ведь понял уже, что ты велела служителям меня, пришлого, из чащи не выпускать. А тут хоть на такое диво дивное погляжу.
И Малфрида улыбнулась:
– Сообразительный, значит. И смелый. Что ж, мне такие любы.
Тут Добрыня не сдержался:
– Так кому такие нужны – тебе или Ящеру кровавому?
И, видя, как опешила Малфрида, понял, что не ошибся. Но улыбался ей лукаво и со значением. И его улыбка, как отражение в омуте, появилась и на ее лице.
– Ладно, приведете бояна, – сказала. – Такого мне даже интересно будет получить. И девку обязательно! – повысила она голос.
На притихшего Удала даже не посмотрела. А вот возле Савы склонилась.
– А за этого головой мне отвечаете! И чтобы все было выполнено в лучшем виде!
Глава 5
Перед отбытием им дали дурман-зелья. И хотя Добрыня постарался глотнуть как можно меньше, а больше пролить, все равно все вокруг казалось расплывчатым, нечетким. Может, потому посадник и не заметил, когда старуха Малфрида стала красивой молодицей… столь знакомой ему. Но сейчас даже это не произвело особого впечатления.
«Зачем меня поили, если я сам вызвался?» – вяло размышлял посадник, сидя в плывущей к заозерному берегу лодке.
Но Вышезор сказал – надо. Новый главный волхв держался величаво, хотя по роже было видно – счастлив необычайно, что соперника, мешавшего ему, Малфрида уничтожила. Потому именно он теперь должен провести обряд, по его наказу напоили жертв мутным варевом. И Добрыня пил. Как говорится, взялся за рукоять меча – нечего за других прятаться. А потом развезло его от пойла, как неопытного юнца после первой чаши зелена вина
66. Вялый был, сонный, когда его переодевали в какие-то крашенные рыжим длинные одежды, стащили с тела защитную кожаную безрукавку-поддевку, а потом забрали и обнаруженные за голенищем ножи ромейской ковки. Даже ворчали, мол, хорош слуга Велеса, по гостям булат острый с собой носит. А как же без булата, когда на Ящера идут? Хотя на какого там Ящера… Сейчас Добрыне казалось, что хитрая Малфрида все это нарочно придумала, пугает всех чародейством.
А вот Сава только и говорил о Ящере. Мол, черный он, а глаза желтые, как у ведьмы Малфриды. Потом вообще несуразное плел, дескать, Ящер этот и есть сама чародейка. Но, когда зелье подействовало, затих, сидел в лодке поникший, даже плакал, всхлипывая. Горевал очень, что крест у него вятичи отобрали. Как же он без креста теперь?
Забава же долго не давалась волхвам: дважды зелье у них выбивала, пока ее не скрутили да не опоили насильно. Жишига верный и вливал ей пойло, и ничто уже не напоминало, что любимицей его ранее была Забава. А она ему еще и местью угрожала, лицо умудрилась расцарапать. Вот уж девка – огонь! Встреть Добрыня ранее такую, ни за что бы не пропустил. Теперь же даже не ведал, что их ждет. Хотя как это не ведал? Он не затем сюда шел, чтобы жертвой покорной стать. Он еще поборется. Когда поймет, с кем бороться надо.
Это позже, когда они приплыли на заозерный бережок, Добрыня сквозь дурман-зелье все же смог отметить, почему этот увешанный амулетами поскакун Жишига так Малфриде верен. Да и скакал он постоянно лишь потому, что чародейка его водой волшебной потчевала. Мертвой воды она ему не давала – ни к чему, – а вот живой, излучающей золотисто-розовый свет, угостила. Помолодеть Жишига уже не мог, однако силу молодецкую явно ощутил. И жить теперь во здравии и силе он долго будет, снова поскачет по лесам, как полоумный отрок, да верно продолжит служить ведьме вятичей, которая его жизнь продлевает, имея такие дивные живительные источники. Что источники эти в чащах вятичей таились, Жишига не мог сообразить. Не дано ему было чародейства, ну да Добрыня уже давно отметил, что настоящие колдуны-волхвы на Руси давно извелись. Одна Малфрида, похоже, и осталась. Теперь ему надо с ней переговорить. Но вот сможет ли он, когда его так шатает и мысли сквозь сонный дурман еле обозначаются?
Пока же посадник только и мог, что сидеть на песке скрестив ноги и смотреть на нее. Не на старуху уже, а на черноволосую красавицу, что сейчас поглядывала на них и беспечно смеялась. Знакомый смех, знакомая стать, знакомые черты. И нисколько она не изменилась за прошедшие годы – такая же стройная, ладная телом, голова на высокой шее горделиво вскинута, глаза, как темные омуты, а то вдруг желтизной мерцают, светятся в вечернем полумраке. Даже испугаться можно – настолько это казалось странным, не людским. Да и была ли она человеком?
– Ладно, очухивайтесь, гости дорогие, – молвила. – Я позже к вам вернусь.
И ушла, растворившись во мраке.
Но был ли вокруг мрак? Добрыня потряс головой, и все вокруг поплыло, сделавшись нечетким. Однако постепенно стал различать разное. Вроде и темно уже… но вроде и нет. Ибо Добрыня сумел рассмотреть и листья на прибрежных ветках, и раскачивающихся на склоненных к водам озера ветвях русалок, и выныривающих то там, то тут водяных, зеленых, как тина. Какие-то маленькие лохматые существа мельтешили в траве, посмеивались многоголосо и рассыпчато, выглядывали из-за деревьев песиглавцы сутулые, потряхивали остроухими головами, потом уходили, словно люди в их мире были чем-то незначимым. А мир этот и впрямь был особым: вокруг все искрилось, свет и тень менялись, перемежаясь пятнами странного сияния, как будто звезды упали с неба и теперь парили во влажном, полном ароматов леса воздухе, сверкали возле самых глаз подобно мошкаре. Даже хотелось от них отмахнуться, но они сами разлетались, стоило лишь повернуться, разносились, как легкий пух.
– А где же Жишига? – различил Добрыня негромкий голос Забавы.
– Только о нем и осталось тебе думать, – как-то раздраженно ответил ей Сава. – Уплыл, ты разве скрипа его уключин в тумане не слышишь?
Добрыня оглянулся. И впрямь, сзади над водой только мутный серый туман, откуда доносится легкий всплеск воды под веслами. Ну, Жишига свое дело сделал, ему тут оставаться не с руки. А может, просто страшно. Наверняка знал, что там, за обвитыми порослью деревьями, таится. Добрыне же как раз и предстояло это разузнать.
– Ну что, пойдем, – повернулся он к своим спутникам, протянул руку Забаве.
Ее ладошка была теплой, живой, настоящей. Самой настоящей в этом призрачном, мерцающем вокруг них мире.
– Где же это мы, во имя Сварога светлого? – спросила девушка с дрожью в голосе.
Дрожит – наверное, боится. Видать, проходит действие дурманного зелья. Теперь и Добрыня понимал, зачем их опаивали: чтобы не свихнулись, не стали кликушами
67 полоумными от всего непривычного, что ожидает их тут.