Зеркальный гамбит - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Провоторов, Лариса Бортникова cтр.№ 35

Страница

Ручница грохнула, тяжёлая свинцовая пуля попала птице в плечо, чуть пониже веера с глазом, что раньше смотрел с девичьего лица. Закружились алые перья и рыжий пух, тёмно-коричневая кровь густым маслом побежала по лапе. Птицу швырнуло, легко, словно она ничего не весила. Она дунула в свирель, вызывая другую ноту, но тут же Бастиан спустил второй курок. Половину головы – настоящей головы Птицы – снесло, масляная кровь внезапно плеснула струями, с визгом, словно под большим давлением; в кровянистой ране под разорвавшейся пергаментной кожей Бастиан увидел прозрачно-перламутровый череп, красный глаз бешено вращался в глазнице, а в пробоине виска, среди незнакомых очертаний костей, бурлила белая-белая пена, может быть, мозг. Птица сипло закричала, выронив свирель, кровь хлынула из клюва, как по жёлобу, окатив Бастиана. Создание затрещало, забило крылом, лапа его сорвала с пояса костяной, фарфоровый и хромовый нож, и Бастиан ударил в разбитую голову тяжёлым прикладом, опрокинул навзничь, и бил, бил, бил, пока не оставил белобурое, пенистое, маслянистое месиво с запахом земли, горькой травы, тины и осеннего холода. Он содрогнулся, вспомнив, как считал это девушкой, и тело её содрогнулось в ответ, попыталось встать.

Со злым криком Бастиан ударил ещё раз, два, пять, десять, тогда Красная Птица затихла окончательно.

Бастиан бросил ручницу. Оказывается, он расщепил приклад. Но бросил не потому – держать это склизкое орудие казни он больше не мог.

Он вытер руки о куртку, а куртку содрал и бросил поверх останков. Достал огниво, словно по наитию. Высек искру с третьего раза.

Кровь Птицы занялась, как настоящее масло. Ручница, пропитанная ею, тоже. Теперь она не достанется разбойникам, подумал Бастиан. Что там будет со свирелями, его не волновало. Пусть Сигид разбирается с этими ни на что не годными копиями, если хочет.

Он почти ничего уже не видел, когда конь ткнулся в него мордой. Бастиан обрадовался ему, как не радовался и лучшим друзьям. – Мор там, – бормотал, щурясь, стрегоньер, влезая в седло из последних, по-настоящему последних сил; – видали мы ваш мор. Сейчас… – он умостился в седле, приник к шее. – Вези-ка меня, друг, к травнице. Прорвёмся?

Конь ответил что-то своё и повёз.

Символ светской власти, правителей мира, а также физического тела и всего материального, земного. Тура, Замок, или Ладья, подчиняется Сатурну.

«Нанонизация – путь к всеобщему благосостоянию».

Перетяжка над входом в станцию метро «Ленинский проспект», 2050 г.

«Лучше меньше, да лучше. Хочешь жить?

Нанонизируйся!»

Лозунг партии «меньшевиков», 2055 г.

«Объективно возникший дефицит природных воспроизводимых ресурсов приводит к неутешительной необходимости радикального сокращения объемов потребления. Такое сокращение объемов может быть достигнуто, по сути, двумя способами:

1. Сокращение собственно потребления в 3,7 раза.

2. Сокращение потребляющего фонда (населения) с тем же коэффициентом.

Поскольку физиологический порог снижения потребления не может превышать минус 2,5 от существующей нормы (см. исследование Петерсонха-Морли), и поскольку тотальный геноцид неприемлем с точки зрения общественной морали, единственным разумным и доступным на сегодняшнем уровне развития биотехнологий выходом из сложившейся ситуации представляется сокращение потребления путем изменения физических габаритов потребителя, иначе – нанонизации. см. Гауссово распределение ростового перцентиля относительно 0,4 метра».

Журнал «Наука и жизнь», 2030 г., сентябрьский выпуск.

«Дорогая Сонечка, маленьким быть, оказывается, так невыносимо для моей психики, что я решился навсегда перебраться из Питера в резервацию. Надеюсь, когда-нибудь ты простишь меня за мой выбор. Поцелуй Любочку, передай привет родителям. Скажи Шуликину, что я на него не в обиде и те сто рублей тоже давно простил».

Из неопубликованной переписки писателя-фантаста Вадима Тревожного. 2062 г.

* * *

В вагоне холодно. Дыши не дыши на стекло – не оттает. Будто вместо окна – цельноотлитая слюдяная плита. По краям, ближе к раме, наледь толстая, бугристая, вся в застывших потёках мазута. Кое-где иней оплыл пятнами, истонынился неровными островками – видно, прежние пассажиры норовили протопить пальцами лёд, продышать «глазок», выглянуть наружу. Чудные. Чего там смотреть? Метель, да позёмка, да нахохлившаяся голым орешником насыпь. Столбы и сосенки. Всё бегут, бегут навстречу поезду, как оглашенные. Зачем бегут? Куда? Стояли бы себе на месте, хвастали друг перед другом снежными папахами. Елки-полковники, сосны-генералы, столбы-маршалы… Верховодит ими мороз-воевода. Строгий, неулыбчивый, в овчинную шубу до пят одет, в валенки. Большой сам из себя. Вагонная стужа, окна-льдины, иней на подоконниках и откидном столике – его рук работа. Добрым людям в это время положено дома сидеть, у печки пятки греть, кочергой угольки шевелить – нечего туда-сюда шататься по декабрю. А коли отправился в путь-дорогу – терпи. Пассажиры купейного вагона, на заиндевевшем боку которого едва проступает надпись «Саратов – Москва», терпят. Терпит солдатик, большой, шебутной, сам весь конопатый, румяный, с зелёным околышком на цигейковой форменной ушанке. Девушка рядом тоже терпит, хоть и несладко ей в бедном пальтишке на рыбьем меху. Девушка тоже большая. Хотя это как посмотреть. В нанопериметр такую без спец-подорожной вряд ли пустят, а на деревенский глаз, ко всему большому привычный – синичка-невеличка, от земли едва видать. Такую ставить разве только в страусятник – с крупным рогатым ей не управиться. В девушке сантиметров сто шестьдесят с кепкой. Хотя с кепкой из малинового мохера, не прикрывающей даже уши – все сто шестьдесят три. Стынет бедная, ёрзает туда-сюда, стучит зубами, но терпит. А куда деваться? Терпит и старичок, который (вот ведь странное дело) маленький по-настоящему. Откуда он такой в большом поезде взялся? Поди, чудак учёный. Шастают по резервациям, просят спеть или сплясать. Записывают всё на камеру. Вот и этот, наверное, из таких горе-писунов. Летал бы, как все наны, своим нанолетом, не дрожал бы сейчас, не синел бы щёчками, носиком бы не швыркал. А раз любопытный такой, то пусть терпит вагонную стужу, как все остальные.

Холодно. Титан едва теплый. К полуночи разойдётся, но пока надо потерпеть. Исида Павловна Огнева тоже терпит. Сидит слева возле окна, занимая собой половину нижней полки. Сидит в собачьей косматой полушубке, поверх полушубки платок пуховый, повязанный, само собой, крест-накрест. На голове – надвинутый на самый лоб платок шерстяной: жёлтый, с бахромой. Узел туго затянут на макушке. Концы платка торчат в разные стороны, словно рожки. От этого сморщенное суровое лицо старухи похоже на козлиную морду. На коленях у Исиды Павловны коричневый армейский сидор. Держит она его крепко. Даже если кто захочет, не выхватит. Вон, солдатик напротив… Шапку пограничную снял, на верхнюю полку забросил. Лысый совсем, даже дозволенный уставом оселедец сбрит начисто, но и так видно, что рыж и прохвост – таким доверять нельзя. Но сидор ему не выхватить ни за что. Разве что сперва убьёт. Но это ещё бабушка надвое сказала, кто кого убьёт. Исида Павловна – женщина старая и большая. Очень большая даже по колхозным понятиям. Росту в ней один метр девяносто шесть сантиметров, а весу – сто двенадцать кило. Вес свой Исида Павловна знает в тютельку. Раз в неделю, когда по графику положено взвешивать подрощенных телят, Исида Павловна заходит сперва сама, а потом и вместе с подопечными на весы. Потом из цифры на табло отмину-суешь сто двенадцать – и вот тебе получился теленок. Без Исиды Павловны телята взвешиваться не желают, упираются и тычутся лбами в технику – сломать могут. Хотя всякие телята есть… Спокойные тоже есть. Сообразительные. Особенно бычки. Те сразу понимают, когда на весы, а когда на бойню. Исида Павловна крепче прижимает сидор к животу. Там у неё очень важные гостинцы – яиц свежих два десятка, кочетов ощипанных и потрошёных (сама щипала, потрошила тоже сама) три штуки и бычий ливер. За ливер она долго ругалась с завхозом Гаврюшиным – тот тыкал пальцем в график трудодней и кричал, что ливера ей не положено – не заработала она на ливер. Вот грудинки – сколько душа пожелает. А ливер – нежный продукт, его, в отличие от мяса, выбирают по оброку целиком. «Так не себе ж. Как раз в столицу повезу. Гостинец», – хмурилась Исида Павловна и трясла Гаврюшина за грудки. Тот трясся, болтал головой влево-вправо, щёки его – обвислые и щетинистые, как у хряка Косинуса – колхозного любимца, колыхались, но позиций завхоз не сдавал. «Яиц взяла? Взяла… Курятины я тебе выписал. Чего ж ты душу из меня выматываешь?» Но всё равно не выстоял. Против Исиды Павловны даже председателю непросто удержаться. Во-первых, она человек уважаемый, в сельхоз-резервации «Лесные дали» уже почти сорок лет. Во-вторых, работница, каких поискать. А в-третьих, очень… ну очень внушительная женщина. Большая. Серьёзная. Старая.

Страница