* * *
Как заметил Роман, в зале собрались не только новообращенные, но и немало старожилов, тоже мечтающих по случаю лишний раз лицезреть «преподобного старца». Они, в отличие от новичков, томясь ожиданием, изредка тихо переговаривались между собой, и в их голосах звучала такая восторженность, что Роман и впрямь уже был готов уверовать в неземные достоинства «светлейшего Евстафия»… только не в святость, конечно.
Порядком заинтригованный, он вначале даже пытался высмотреть преподобного сквозь толпу, после того, как по мере своих возможностей убедился, что Ланочка сюда не пришла. Но потом понял, что с появлением «святого» возле входа начнется самая настоящая давка, и, чтобы не стать жертвой массового психоза, предпочел отъехать на своем кресле к стене, в дальний угол. И вовремя. Едва он занял это относительно безопасное место, как «гуру» показался вдали в сопровождении наместников, одним своим видом спровоцировав истинное столпотворение.
Роман не мог всего видеть, но, судя по доносящимся крикам, восторженная толпа падала ниц на его пути, моля о благословении. А иногда и вступая друг с другом в свары в попытках подобраться к «святому» поближе и при этом едва не сбивая с ног его спутников, активно машущих своими кадилами. И, как ни странно, а Роману показалось, что именно вокруг наместников с их воскурениями накал страстей достигает своего апогея. Хотя самих наместников это вряд ли могло радовать. Они срывали голоса, призывая «чад» к порядку. Потом им на помощь пришла «тяжелая артиллерия» — несколько дюжих молодцев, явно из компании по захвату рынка, о которых Генка упоминал. С их помощью преподобный наконец-то добрался до сцены. Поднялся на нее, остановился, обвел взглядом колышущееся в зале море людей. Кожа на его лице источала легкое сияние, прямо как в легенде о сотворении иконы Спаса Нерукотворного. Ромке это показалось кощунственным. А вот некоторые адепты, с обожанием глядя на своего «преподобного», начали в экстазе раздирать ногтями свои собственные лица.
А когда «святой» заговорил голосом проникновенным, сладким и мягким, как растекающийся мед, это было встречено восторженным стоном толпы. Которая, впрочем, быстро стихла: все жаждали услышать «святого Евстафия». Он для начала мягко пожурил тех, кто не соблюдает порядок, а потом уже начал говорить о том, ради чего сюда сегодня явился, нарушив свое обычное уединение. О душах, тонущих во тьме. О шансах на спасение, которых с каждым прожитым днем у грешников остается все меньше. О светлом огоньке веры, который будет светить до последнего даже самым закоренелым грешникам, потому что господь не оставляет надежд на спасение чад своих. И прочее, прочее, прочее. Что Роману, реалисту по натуре, а где-то даже и цинику, еще в Ланиных книжках успело набить оскомину.
Но не по одной только этой причине он перестал слушать преподобного буквально с первых же слов, в отличие от восторженно внимающей паствы. Нет! Просто он узнал этого человека.
Генка был прав, когда предполагал, что с внешностью «гуру» были проделаны кое-какие мелкие технические манипуляции, дабы обеспечить и «лик сияющий» и «голос неземной». Именно такой эффект и должен был производить преподобный на тех, кто сейчас стоял перед ним, жадно ловя каждое его слово. Но Ромка не стоял, он, единственный из всех, в силу своей физической ущербности сидел в инвалидном кресле. И видел преподобного совсем под другим углом, что позволило ему детально рассмотреть все черты его лица. И чуть не задохнуться от охвативших его чувств.
Якобы в порыве духовной восторженности он закрыл руками лицо. Поскольку на его лице застыло сейчас такое выражение, которое никому тут нельзя было показывать. Если бы он хоть на секунду усомнился в том, что эта секта — все-таки не сборище алчных негодяев, дурящих людям головы, то один вид ее духовного руководителя сразу избавил бы его от всяких сомнений.
Ромка не знал, как на самом деле зовут этого рыжеватого человека с вздернутым носом, он знал всего лишь его прозвище — Ноздрев. Зато, в отличие от имени, Роману Тарталатову были даже слишком хорошо известны некоторые факты биографии нынешнего «святого». Ведь именно по настоянию нынешнего «преподобного» лет пять назад Борис Мамонтов, тогда являвшийся «серым кардиналом» всего этого города, взялся надавить на несговорчивого директора одного из заводов, где у Ноздрева возникли свои криминальные интересы.
Способ для этого был выбран поистине дьявольский — уничтожить двух старших детей директора. Двух ни в чем не повинных подростков. Роману, являвшемуся тогда одним из «солдат» Борисовой «армии», было поручено участвовать в этой карательной операции в качестве курьера. А он попытался ей воспрепятствовать, ужаснувшись чудовищности готовящегося преступления. И именно за это поплатился обеими своими ногами. Ему их тогда просто раздробили за неповиновение в мелкую крошку по приказу Бориса и вот этого самого «преподобного», который стоял сейчас на сцене, проникновенным голосом вещая о боге.
Но это было еще не все! Еще Ноздрев был отцом того подонка, который надругался и довел до смерти Веруньку, Генкину родную сестру. Убедившись, что папаша отмазал сынка-отморозка от заслуженного наказания, Генка сам, своими руками, совершил правосудие, отсидев потом за это семь лет. И Генке наверняка было бы очень интересно узнать, что Ноздрев, который даже к нему на зону пытался подослать убийц, теперь заправляет религиозной сектой. Или как там они с Генкой охарактеризовали эту деятельность во время их последней посиделки на морском берегу? Пытается заползти на трон сатаны. Именно!
Каким-то образом этот тип сумел уйти от ответственности за все свои прежние «подвиги», в том числе и за участие в организации нелегальных «гладиаторских боев». Это, в общем-то, было неудивительно, учитывая, что «договариваться» с законом ему не впервой. Но, видимо, лишившись без Бориной поддержки большей части своих доходов, Ноздрев вынужден был на время умерить свои аппетиты, притихнуть. Однако нашел способ снова зажить на широкую ногу. Может быть, даже какие-то старые, общие их с Борей знакомства задействовав.
Святой старец! Отшельник! Преподобный Евстафий, мать его так! Ромка сидел и под летящие с трибуны речи пытался справиться с охватившими его чувствами. С ненавистью, с яростью. И с нетерпением в том числе: вот сейчас бы с Генкой увидеться! Всего-то на пять минут, просто огорошить его свеженькими новостями.
Это чувство вдруг так захватило Романа, что его даже потряхивать начало. И голова слегка закружилась, будто от опьянения. Это уже наводило на мысли о том, что не только чувства всему виной, а что во время проповедей, ради усиления реакции верующих, возможно, применяются не только технические эффекты, но и распыляется какая-то химия.
— Брат мой, ты в порядке? — когда в зале стихли и речи, и вызванные ими истерические овации, кто-то тронул Романа за плечо.
— Да, — он убрал руки от лица. — Просто невозможно было все это слышать, оставаясь спокойным.
— Как я понимаю тебя, брат мой! Когда я слушаю речи преподобного, то все мои совершённые грехи словно рвутся из души наружу, грозя меня задушить!
— Да, это выше обычных человеческих сил! — поддакнул Ромка, надеясь, что его случайный собеседник сейчас уйдет. Но тот оставался рядом: