Как мы не стали бандой - читать онлайн книгу. Автор: Глеб Черкасов cтр.№ 67

«…Стас, привет. Я все-таки хочу, чтобы ты прочел “Код да Винчи”, это поможет тебе пошире взглянуть на то, чем мы все занимаемся. А то всё бабки да тусы, тусы да бабы. Я тут смотрела репортаж по CNN, у вас там весело в Москве. Но только не зови, все еще не хочу, не соскучилась».

«…Салют, у нас весело, но все равно на выходные куча народу сваливает в Европу, ну или Лондон, наверное, чтобы место в кабаках и клеркам досталось, а книжку прочту, но только если ты обещаешь прочесть Пелевина свежего».

«…Отвозила Ариэля к бабушке с дедушкой, передала от тебя привет. Они не сразу вспомнили и даже, кажется, путали с Антошкой (кстати, где он и чего), но потом по родителям опознали. Тоже передавали привет, мама так и спросила: “Как улыбается ему жизнь?” Я чего-то пошутила про 64 зуба».

«…А я тут случайно попал на похороны. Заехал в родительскую квартиру и на автомате включил автоответчик. Какая-то Люда взволнованно доложилась, что умер Никита. Я не сразу вспомнил, кто это, но потом доперло. Одноклассник. У нас с ним как в начальной школе не оказалось тем для разговора, так потом и не нашлось. Он первый раз меня удивил, когда сразу после школы свалил в Германию, сыскались какие-то немецкие корни. Раньше тебя умотал…»

«…Люду я помню, мы ее встретили на концерте “Аквариума” последней осенью. Она в тебя влюблена была, впрочем, по-моему, все девки в тебя влюблялись, на меня, презренную жидовку, смотрели с ненавистью, какого парня увела… Ну и как там на похоронах?»

— …Ты стал очень похож на отца, Станислав, — классная и учительница химии разговаривала с Линьковичем и строго, и застенчиво, — он был такой же на твоем выпускном, уверенный, чуть даже высокомерный, смотрит на человека, но при этом немного сквозь.

Стас прикинул, чем бы заменить «заткнись, старая дура». Не придумал.

Учительница продолжала.

— Он… мы все даже были немного влюблены в него, всегда ждали, что он, а не твоя мать придет на родительское собрание, но он не баловал нас.

Смеяться не хотелось. Старая грымза и в молодости была не слишком хороша, а одевалась чудовищно всегда. Однажды Иван Георгиевич подвез сына к школе и с некоторым изумлением уставился на то ли котелок, то ли шляпу Дон Кихота, которую напялила на себя училка. Линькович представил, как она кокетничала с отцом, а тот все понимал и чувствовал себя неудобно.

Стас приехал на похороны неожиданно для себя. Сам себе объяснил это нелепостью случившегося с Никитой — аллергический шок прямо на операционном столе. Так об этом рассказала Люда. Откуда-то Стас знал, что в начале нулевых Никита вернулся в Россию, «потому что в Германии не покатило». Линькович предполагал, что в России у него не покатило тоже. Таким людям никогда и нигде не катило. Не должно просто, вот и не катит.

На похоронах выяснилось, что все было не так уж и грустно. Никита пристроился в какую-то муниципальную контору, проявил себя с лучшей стороны и к моменту злосчастной операции уже трудился на неплохой должности в префектуре. «Не уезжал бы, возможно, карьера уже не позволила бы в районной больнице под нож ложиться», — подумал Линькович. Как знать, что бы стало с Никитой, если бы самые тугие годы он не просидел в тихой Германии. К тому же, рассудил Стас, и у него самого карьера пошла вверх только в нулевые, да и то не сразу.

Выделяться не хотелось. Он специально оделся поскромней и взял машину у одного из подчиненных, правда, посадив в нее своего водителя (тот был крайне недоволен однодневной ссылкой в колымагу). Он постарался как можно более незаметно засунуть в конверт, предназначенный семье умершего, пачечку пятитысячных (не подумав, что все и так догадаются, откуда столько денег). Он прикуривал от зажигалки, которую купил в переходе (а вот запонки оставил свои обычные).

Поминки проходили в кафе, в десяти минутах езды от МКАД. Сев за стол, Линькович полюбовался на витки из ветчины, он их не ел лет шесть, а ведь когда-то без них рюмку водки не представлял.

Да и вообще весь стол был напоминанием из юности: сытненько и скромненько. Пользуясь случаем, Стас вдоволь наложил себе винегрета, его по старой памяти он отличал от прочих салатов.

Выпили за Никиту, молча и не чокаясь. Потом вторую, за мать, она как раз прилетела из Германии. Потом за детей — оказывается, одноклассник оставил одну семью в Германии, а вторую слепил уже здесь, трое детей от двух браков сидели рядом, жены о чем-то тихо переговаривались между собой.

— Старшая дочка, стервозина, не пришла, — шепнула Стасу Люда.

— Какая старшая?

— Вторую жену он с дочкой взял, уже почти взрослой, заботился как о родной, от папы биологического только деньги, хоть на этом спасибо, а Никита все для нее, ай нет, вот она Даша.

В кафе влетела красивая девочка, на вид лет четырнадцати.

«Расти быстрей», — слишком громко подумал Стас.

— Не пялься на молоденьких, — грозно сказала Люда.

— Да мне что, — слишком быстро ответил Линькович, — она кого-то напоминает.

Суетливое вранье вдруг оказалось правдой. Даша действительно кого-то напоминала. Не из этой и даже не из прошлой жизни. Чтобы проверить ощущения, Стас пошел поговорить с женами покойного и заодно переброситься словом с девочкой. Однако по дороге пришлось выпить еще одну за душевные качества Никиты, а девочка куда-то отошла, и Линькович полчаса слушал неинтересный рассказ о том, как нелегко устраивалась жизнь покойника в Германии и здесь.

Только девочка вернулась, Стаса позвала к себе учительница, и он послушно, как в седьмом классе, пошел к ней…

Сочиняя письмо про похороны, Линькович понял — кроме Яны, ему об этом и написать некому. И вообще поговорить не с кем. Ладно семья, но друзья и даже хорошие приятели тоже остались в прошлой жизни. Не говорить же по душам с Феодосием.

Сидеть за столом с теми, кто все время хотел попросить у него деньги, было неприятно, а с новыми знакомыми, такими же, по сути, бизнес-опциями, как он, дружить опасался. «С волками жить, без яик выть», — очень верно сказал как-то знакомый из «Морган Стэнли». Разве что Костян заскакивал из Израиля, но как-то на бегу, редко и не по существу.

Роман Стаса и Яны возобновился не в Лондоне, который их свел, и не в Москве, и даже не по-киношному в Париже. Линькович заехал в Ним, провел с семьей положенные два дня и уже думал двигать в сторону Марселя, чтобы лететь в Москву, как вдруг в уголке экрана ноутбука светанулся конвертик.

Яна писала о всякой всячине и между прочим помянула, что зависла в Барселоне, «потому что твои соотечественники удивительные раздолбаи и на переговоры о новом фестивале прикатили с неготовыми документами, но зато с готовыми на все девками». Стас посмотрел на карту и на расписание поездов до Барселоны.

Когда за ужином, где-то рядом с Рамблой, Яна, ругаясь сразу на русском, иврите и английском, описывала свои рабочие мучения, Линькович понял, что изменилось в ней за тринадцать лет.

Янина Герцштейн, московская школьница и студентка, была совершенно очевидной еврейкой, но старалась этого не подчеркивать и вообще как-то на общем фоне не выделяться. Поэтому волосы носила туго зачесанными, блузки и майки были свободными и никогда не обтягивающими. И вообще она с успехом прикидывалась серенькой мышкой. Если б Стас уже подростком не ходил с ней летом на речку, то мог бы и не догадаться, что у Яны фантастическая фигура и совершенно невероятная грудь, лучше, чем у итальянской певицы Сабрины. А когда у них уже начался роман, Линькович ждал момента, когда она распускала волосы, после этого его уже невозможно было остановить.