Три позы Казановы - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Поляков cтр.№ 72

Окрылённые изменой Непиловой несколько пассионарных молодых евреек выразили готовность выйти за Диму замуж, чтобы, когда он отсидит, перенести его на своих узеньких плечах из Красного Египта в Свободный Мир. Слухи множились, становясь всё невероятнее: поговаривали, будто фильм смыли по приказу политбюро. Как известно, старенький Брежнев любил в дачном уединении посматривать новинки советского и мирового кино, но, увидев «Двоих в плавнях», он впал в неописуемую ярость и получил апоплексический удар, из-за чего нижняя челюсть окончательно вышла у него из повиновения, и это, без сомнения, ускорило падение тоталитаризма, ибо на смену генсеку, едва ворочавшему языком, со временем пришёл Горбачёв, болтавший так много, быстро и бестолково, что не выдержит никакой общественно-политический строй!

Кстати, Дима, выйдя из больницы, не поощрял глупые россказни про инсульт Брежнева. А все думали, он скромничает. Но Сен-Жон Перс говорил: «История – это всего лишь слухи, попавшие в учебники». «Из какой больницы?» – спросит читатель. Отвечу: из Ганнушкина.

Следователь делал всё возможное, чтобы связать вандальный проступок Жарынина с подрывной работой Гельсингфорсской группы. В диссидентское подполье его втянул якобы прозаик Тундряков, который, узнав об уничтожении фильма, ушёл в новый протестный запой и отбил телеграмму в поддержку Солженицына, как раз предложившего Америке сбросить на Советский Союз атомную бомбу. На допросах Дима вёл себя странно, повторяя на все лады: «Я смыл свой позор!» Когда его пугали расстрелом за огромный ущерб, нанесённый государству, он твердил: «Бездарность страшнее смерти!» А на прямые попытки выяснить его связи с правозащитниками и прочими борцами за нашу и вашу свободу он отвечал словами Сен-Жон Перса: «Свобода – это всего лишь приемлемая степень принуждения! Не более! Смените топор на гильотину и ощутите себя свободными!» Бывалый дознаватель, услышав такое, понял: с подследственным происходит неладное, и отправил его к Ганнушкину на экспертизу.

Все «голоса» тут же гневно донесли: великий режиссёр Дмитрий Жарынин стал жертвой психиатрических репрессий. Промеж впечатлительной художественной интеллигенции, видевшей на фестивале фильм Формана «Пролетая над гнездом кукушки», поползли мрачные слухи, будто смельчаку сделали лоботомию и бесстрашный борец с режимом превратился в улыбчивый патиссон. Начался сбор подписей в защиту госпитализированного таланта.

Однако в реальности всё было по-другому. Обследовавший Диму доктор Мягченко втайне, как и все, сочувствуя диссидентам, пришёл к горькому заключению: гонимый гений на самом деле страдает душевным недугом, которой дремал в генах и развился в результате сильного нервного потрясения, вызванного творческой фрустрацией вкупе с предательством любимой женщины. Персонал психушки тоже слушал ночами «голоса» и знал, конечно, что у нас в палате номер три находится на излечении и голодает тот самый режиссёр Жарынин, которого жалели из-за измены гулящей Непиловой. И когда он в очередной раз отказался от пищи, к нему послали заведующую пищеблоком Галину Дорофееву, разведённую даму, воспитывающую десятилетнего сына.

Одетый в застиранную казённую пижаму, он одиноко сидел за столом и грустно смотрел в зарешёченное окно. Перед ним стояла кружка чая и нетронутая миска пшёнки с обжаренным куском докторской колбасы. Увидев вошедшую, режиссёр оживился, поднял свои густые брови и по-гусарски заулыбался: гостья в белом халате была молодой, миловидной и телистой особой.

– Голубчик, – ласково проговорила она, стараясь подражать стареньким психиатрам, – почему же вы не кушаете?

Он несколько минут молча изучал гостью с головы до ног, забираясь взглядом в самые тайные уголки души и тела, и наконец проговорил низким приятным голосом:

– Как сказал Сен-Жон Перс, «человек состоит из того, что он ест». Вы хотите, чтобы я состоял из этого?! – Дима брезгливо отодвинул кашу.

– Этот рацион утверждён Минздравом… – растерянно возразила она.

– О, если бы ваш Минздрав можно было смыть, какя смыл мою великую картину! – взревел он и запустил тарелкой в стену, оклеенную фотообоями, на которых зеленела весенняя берёзовая роща…

…Услышав грохот и увидев пшёнку на стене, дежурная сестра подняла тревогу, примчались санитары со смирительной рубашкой. Но Маргарита Ефимовна упросила их не связывать бунтаря.

Вызвали доктора Мягченко, он внимательно осмотрел буйного пациента, потом глянул на смущённую заведующую пищеблоком, улыбнулся чему-то своему и разрешил пообщаться, но недолго. Молодые люди проговорили до самого ужина, который был съеден больным с отменным аппетитом. Жарынин не хотел отпускать Маргариту, читал стихи, посвящал в тайны большого искусства и божился: когда его выпустят отсюда, он обязательно пригласит её в ресторан Дома кино, где шашлыки подают к столу прямо на небольших мангалах, пышущих раскалёнными углями. Потом он пошёл провожать её к вечно запертой двери…

Коридор психиатрического отделения – это тесный сюрреалистический бульвар. Туда-сюда прогуливаются нездоровые люди, они бормочут, кривляются, шумно навязываются или, наоборот, молчат, погружённые во мглу душевного недуга. Однако в тот миг случилось чудо: коридор был пуст, более того, дверь в процедурный кабинет по чьему-то недосмотру оказалась открыта. Жарынин внезапно увлёк Маргариту туда, исцеловав так, что молодая безмужняя женщина потеряла голову. После этого она часто его навещала, приносила разные вкусные блюда, которые любовно, вспоминая процедурный кабинет, готовила для этого удивительного мужчины. Но остаться наедине им больше не удавалось.

Тем временем на высшем уровне состоялись важные международные переговоры. Запад, которому, честно говоря, некуда было девать эти чёртовы трубы большого диаметра, пошёл на попятную, но при условии облегчения участи диссидентов, томящихся в неволе. В небольшом списке страдальцев (узников совести в СССР было гораздо меньше, чем на Западе труб) значилась и фамилия Жарынина. Немедленно последовал приказ отпустить больного. Напрасно доктор Мягченко убеждал, что он как врач категорически против, что надо довести лечебный курс до конца и дождаться стойкой ремиссии, иначе возможны острые рецидивы. Бесполезно. Принципиальному врачу объявили о неполном служебном соответствии, и он подчинился…

Бедная Маргарита Ефимовна, узнав об этом, проплакала всю ночь. Она-то насмотрелась больничных романов, заканчивавшихся в момент выписки пациента. Где, когда ещё ей встретится такой яркий и бурный мужчина? И вдруг на следующий день, миновав проходную, она увидела Жарынина. Тот стоял на углу Потешной улицы и набережной с огромным букетом жёлтых роз. Они сели в поджидавшее такси и помчались в Дом кино, пили вино, ели шашлык, шипевший на жаровне, и коленями под столом объяснялись друг другу в нестерпимой любви. А чего ж вы хотите? Был самый июнь, когда ночи теплы, ароматны и коротки, когда чувственностью веет из каждой подворотни, когда даже музейная мумия испытывает во сне фантомную эрекцию…

К ним всё время подходили и подсаживались знаменитости, чокались, обнимали Жарынина, поздравляли со свободой, обещали похлопотать в Госкино, чтобы ему разрешили восстановить «Плавни». Но он всем отвечал, что сейчас из всех искусств важнейшим для него является искусство обольщения Маргариты Ефимовны. Какая женщина тут устоит? Из ресторана они помчались к ней домой, пугая молоденького таксиста стонами нетерпения и всхлипами поцелуев. В маленькой со вкусом обставленной двухкомнатной квартирке им никто не мешал: десятилетний сын Тима оздоравливался в пионерском лагере. Ах, какой это был медовый месяц! Первой не выдержала раскладная тахта. Ах, какие то были ночи! Многие люди, охладев и разлюбив, остаются вместе, прощают друг другу обиды и измены только из благодарности за те первые месяцы невозможного счастья, ибо его дальние отголоски, словно неизлечимые вирусы нежности, до конца жизни бродят в давно остывшей крови…