Три позы Казановы - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Поляков cтр.№ 4

– Ну что же вы так? Нехорошо… – посетовал инспектор знакомым тоном, предполагающим взаимное понимание. – Даже не знаю, что мне с вами делать-то…

– А тут раньше такой толстый капитан стоял?.. – как бы невзначай спросил я.

– Никифорыч?

– Вроде Никифорыч…

– Он теперь майор. В управлении бумажки перекладывает. К пенсии готовится. А вы-то его откуда знаете?

– А он мне однажды на тэнах чуть права не сжёг! Там раньше скворечник стоял. Смешная история…

– Так это вы! – воскликнул лейтенант и посмотрел на меня с радостным изумлением. – Никифорыч всегда, если выпьет, рассказывал, как одному чмошнику… извините, водителю, чуть права не сжёг. Вот, значит, вы какой! Ну ладно, раз такое дело – езжайте и повнимательнее…

Больше я в этом заколдованном месте правил не нарушал.

– Вот теперь совсем другое дело! – похвалил мой соавтор.

Я нарочно привёл в предисловии две эти истории, которые тоже могли бы войти в роман «Гипсовый трубач», но как-то не вставились. Согласитесь, если бы вы встретили их в сборнике рассказов, то вполне могли бы принять за самостоятельные новеллы, хотя в этом вступительном эссе они играют вспомогательную роль, демонстрируя одну из форм, точнее, фаз соавторства. В моей же иронической эпопее вставные сюжеты выполняют множество разных функций: раскрывают взгляды и опыт героев, формируют фабульное движение, втягивают в него временные пласты и различные судьбы, что придаёт прозе качество, которое называют чаще всего «полифоничностью». Впрочем, мне больше нравится слово «многомерность», а ещё лучше «многомирность». Но главное: во вставных сюжетах я предлагаю читателям разные формы «мимесиса», так в литературоведении называют «подражание» искусства действительности – от скорбного копирования до горячечных фантасмагорий и пародийного обезьянничания. А кто является божьей обезьяной, мы с вами, увы, знаем…

Некоторые истории в романе предлагаются в законченном виде, другие зачинаются, придумываются, выстраиваются, редактируются прямо на глазах читателя, имитируя, а то и буквально воспроизводя сам творческий процесс. Собственно, я и написал роман затем, чтобы понять самому и показать другим, как из подлинной жизни, виртуального полуфабриката, а то и просто из чужих произведений делают искусство или то, что именуют «искусством». Кстати, кино у нас давным-давно делают из кино, а не из жизни. Не случайно в романе столько сюжетов, пародирующих киноповести, сценарии, синопсисы… Надеюсь, со временем за мои приношения на алтарь Синемопы мне дадут какого-нибудь «Кинозавра».

Увы, иные книголюбы, даже мои поклонники, не поняли авторской сверхзадачи и роман не приняли. «Вернитесь в реализм, умоляю!» – ломала руки давняя читательница. Но я и не уходил никуда! Реализм – тело искусства, другого нет и не будет, а какое платье, от какого Кардена на него напялили и каким очередным «измом» обозвали – вопрос десятый. Но те читатели, которые поняли, на что замахнулся автор, они, судя по письмам, отзывам, высказываниям на читательских конференциях, горячо приняли мою ироническую эпопею и оценили. Несколько переизданий романа – тому подтверждение.

Однако у меня всегда было ощущение, что вставные новеллы «Гипсового трубача» – это не просто архитектурные излишества и контрфорсы романного здания, закамуфлированные под «атлантов» с «кариатидами», но ещё и самостоятельные прозаические «пиесы», как говаривали в старину. Первым идею вычленить их из текста, скомпоновать в сборник и выпустить отдельной книгой мне подал один умный критик. Он сказал примерно так: «Знаешь, Юра, эти твои вставки напоминают самоцветные камешки в окладе. Все вместе они образуют сложный узор, изображение, дополняют и оттеняют друг друга, но так порой и хочется выковырять каждый из гнезда, покатать в руках и посмотреть через них на свет…»

Оставляю похвалу на совести моего «аристарха» – так когда-то называли добрых критиков, а злых соответственно – зоилами. Однако автору доброе слово, как и кошке, всегда приятно. В подтверждение своих мыслей критик даже напомнил мне литературный прецедент: Борис Лавренёв в 1920-е писал огромный роман о революции и Гражданской войне, куда главами входили знаменитые впоследствии новеллы, такие как «Сорок первый», публиковавшиеся потом в виде самостоятельных рассказов и повестей.

Идея запала в душу. Поначалу мне казалось, «извлечение» произойдёт легко и быстро. Как я ошибался! Да, некоторые сюжеты, к примеру, «Пёсьи муки» или «Космическая плесень» в самом деле легко «вынимались» из гнёзд: отогнул «лапки» и, пожалуйста, – разглядывай на свет. Но потом начались проблемы. Такие новеллы, как «Ошибка Пат Сэлендж» или «Голая прокурорша», пришлось буквально «выковыривать» из текста, причём из разных глав. И совсем уж тяжко обстояли дела с «Любовником из косметички» или «Скифским взглядом», ведь эти истории рассказывают Жарынин, Кокотов и Обоярова в режиме прямого времени, иной раз в нескольких версиях, наползающих друг на друга. Борьба хорошего с лучшем – штука опасная, а если очень долго и старательно точить нож, в конце концов у тебя останется одна ручка. Как тут быть? Я решил сохранить сказовую манеру, частично оставил даже комментирующие диалоги героев, охваченных вдохновением. Мимесис так мимесис! Впрочем, историю четырёх братьев-поляков Болтянских, буквально размазанную по всему обширному роману, я так и не смог собрать, извлечь из дюжины глав и свести воедино, поэтому-то она наряду с другими вставными новеллами не вошла в том извлечённой прозы, названный «Три позы Казановы».

Но не беда: тот, кто читал «Гипсового трубача», наверняка итак помнит сюжеты, не включённые в сборник. А того, кто захочет, прочтя эту книгу, взять в руки всю мою (предупреждаю, увесистую) ироническую эпопею, ждут интересные открытия. Можно будет увидеть, как истории, знакомые по отдельности, складываются в единый романный узор, в качественно иное произведение.

В заключение осталось добавить: учитывая тематические, жанровые и стилистические особенности «извлечённых» повестей и рассказов, я разделил эту книгу на четыре части: «Томные аллеи», «Бахрома жизни», «Капище Синемопы» и «Фантомные были». Последнее словосочетание пришло мне в голову, когда я уже готовил сборник, и оно показалось довольно-таки точным определением самой сути художественного творчества, в нашем случае – литературы, которая ведь и есть придуманная правда, о чём я не раз уже писал и говорил. Если же вас в искусстве больше интересуют фантомные небылицы, то с этим вопросом обращайтесь, пожалуйста, не ко мне, а в жюри «Русского Букера»…

Юрий Поляков,

Переделкино, 2017,2019

Когда-то в молодости я занимался творчеством Валерия Брюсова и нашёл в его рукописях набросок про кавалергарда Жоржа Турского, прославленного ловеласа Серебряного века. Я стал расспрашивать о нём старушек, приходивших на литературные посиделки в музей Брюсова, что на Большой Мещанской, и по их уклончиво-нежным ответам понял: Жорж оставил в душах и телах современниц неизгладимый след. Удалось выяснить, что он, чудом уцелев в огне Гражданской войны, остался в Красной России, женился на комсомолке, трудился в заготовительной кооперации и превратился с годами в скромного советского пенсионера. А умирая, ветхий кавалергард решил по наследству передать внуку Вениамину страшную сексуальную тайну, которую получил в свою очередь от везучего предка, выигравшего пикантный секрет в карты у Казановы. Об этом много шептались тогда в свете, и отголоски пересудов можно найти, если вчитаться, даже в ахматовской «Поэме без героя», не говоря уж о брюсовском «Огненном ангеле». Есть версия, что и Пушкин использовал историю Жоржа Турского в «Пиковой даме», переместив, так сказать, сюжет с батистовых простыней алькова на зелёное карточное сукно.