Три позы Казановы - читать онлайн книгу. Автор: Юрий Поляков cтр.№ 11

Я уже стал забывать про дублёнку, да и Маргарита Ефимовна больше не спрашивала, махнув рукой и навсегда вычеркнув четыреста пятьдесят рублей из семейного бюджета. Вдруг, как сейчас помню, 6 марта звонит Гуля и севшим от волнения голосом сообщает: «Дима, приезжай! Купили!» Я помчался в «комок» как сумасшедший. Мне нужны были деньги: у студентки ВГИКа оказалось нездоровое, прямо-таки сорочье влечение к блестящим изделиям из драгоценных металлов, а я уже вступал в тот возраст, когда одним блеском глаз юницу не взять. Но ещё больше мне хотелось узнать, как же всё это произошло и кто именно купил моё козлиное горе.

Гуля ждала меня на пороге магазина, показательно светясь тем новым женским счастьем, какое так любят напускать на себя дамы при встрече сбывшими любовниками, даже если расстались спокойно и по взаимности. Я вручил ей огромный букет роз, купленный по дороге, она мне-четыреста сорок рублей. И всё подробно рассказала. Оказалось, покупателей тоже было двое. Мужики, по виду командированные и пьяные в стельку, опаздывали на Ярославский вокзал к поезду. Один, едва ворочая языком, объяснил, что жена просила купить в Москве афганскую дублёнку, отделанную ламой и обязательно с вышивкой.

– Даже и не знаю… – покачала головой опытная продавщица. – Есть у меня одна. Но её уже отвесили…

– Не обидим! – пообещали командированные, поддерживая друг друга, чтобы не упасть.

И она, отворачивая лицо, принесла им мою злополучную шкуру. Но мужикам, которые, очевидно, пили всё что можно и закусывали чем попало, запах даже понравился.

– Чуешь, кожей пахнет! Не подделка! Заменитель резиной отдаёт…

Но их беспокоило другое – размер. Покупающий пьяный внимательно посмотрел на дублёнку и покачал головой:

– Не-е-е… Моя крупнее… Мерь! – приказал он другу.

Сопровождающий пьяный, не сразу найдя рукава, надел дублёнку.

– Размер правильный, – кивнул покупающий пьяный. – И вышивка приятная. Моей понравится. А вот лама что-то хилая…

– Совсем даже не хилая, – мягко возразила Гуля. – Просто свалялась. Расчешется!

– Нормальная лама! – подтвердил сопровождающий пьяный. – Расчешется.

– А ну застегнись! – бдительно приказал покупающий пьяный. – Знаю я этих душманов! У них всегда петель для пуговиц не хватает!

Гуля похолодела, понимая, что сейчас произойдёт, ведь дублёнка-то застёгивалась на мужскую сторону. Несколько раз, сбиваясь, командированные пересчитывали сначала пуговицы, потом – петли. Как ни странно – сошлось.

– Чувствуешь, как пахнет? – восторженно втянул воздух сопровождающий пьяный.

– Ещё бы! Натуральная! Моей понравится. Синтетика пахнет галошами.

– Сколько стоит?

– Пятьсот пятьдесят.

– Бери, не думай! – посоветовал сопровождающий пьяный.

– 3-заверните!

– Но её отвесили! – запротестовала Гуля.

– Не об-бидим!

Расплатившись, пьяные схватили свёрток и, налетая на вешалки, умчались к поезду.

– Не обидели? – спросил я.

– Нет, не обидели… – ответила она и посмотрела на меня так, что стало ясно: с милиционером у неё скоро всё закончится.

Но два раза войти в одну и ту же женщину, как справедливо заметил Сен-Жон Перс, невозможно!

– А Гуля? – после некоторого молчания спросил Кокотов.

– Что именно вас интересует?

– Ну, как у неё сложилось?

– Не знаю. Возможно, она вернулась к своему доценту. Не знаю. Я ещё не настолько стар, коллега, чтобы интересоваться дальнейшей судьбой моих прошлых женщин! – мрачно ответил Жарынин.

– В восемьдесят шестом году я впервые попал на Запад, в Англию. Мы полетели на международный фестиваль молодого кино «Вересковый мёд»…

– Опять на кинофестиваль? – ревниво переспросил Кокотов.

– Представьте себе – опять! И не завидуйте! Как сказал Сен-Жон Перс, зависть – геморрой сердца. В самолёте мы, конечно, выпили виски и начали, как водится, спорить о мировом кино: Тарковский, Лелюш, Феллини, Куросава… Среди нас был паренёк, выпускник ВГИКа, потомственный киновед: его дедушка на страницах «Правды», рецензируя «Потёмкина», требовал отправить Эйзенштейна на Соловки. Юноша весь рейс слушал наши прения с молчаливым благоговением, боясь раскрыть рот, словно смертный подавальщик амброзии на пиру заспоривших богов. Но вот самолёт приземлился в Хитровке, равняющейся четырём нашим Шереметьевкам, и мы ступили на Великий Остров, мгновенно из речистых небожителей превратившись в косноязычных, «хауаюкающих» дебилов. И только один из нас, тонкодумов и краснобаев, композитор, написавший музыку к фильму «Молодой Энгельс», кое-как объяснялся строчками из битловских песенок. Преподавание иностранных языков в Советском Союзе было поставлено плохо, потому он так долго и продержался.

Зато наш потомственный киновед расцвёл и вдруг затараторил на свободном английском. Не в пример нам, пробивавшимся к вершинам искусства из народной толщи, он окончил спецшколу, да ещё занимался языком с природной британкой, которая работала связной у Кима Филби, а после провала великого шпиона была ввезена в СССР в мешке с дипломатической почтой. Я, кстати, давно заметил: чем проще мыслит человек, чем хуже говорит по-русски, тем легче даются ему языки. Замечали?

– Конечно! – обрадовался Кокотов, вспомнив бывшую жену, сбегавшую на годичные курсы и затрещавшую по-английски, как сорока.

– А полиглоты – так и просто глупы! – углубил свою гипотезу режиссёр. – И это понятно: в голове у них столько иностранных слов, что для мыслей просто не остаётся места.

– Точно!

– Как приятно, коллега, когда мы друг друга понимаем! – улыбнулся Жарынин. – И я поклялся: если вернусь, обязательно всерьёз займусь английским.

– Почему «если»? Вы хотели остаться?

– Конечно! Как все, я мечтал выбрать свободу.

– Почему же не выбрали?

– Верите ли, я даже отправился просить политического убежища, но меня обогнал композитор. Он так торопился, на лице его была такая решимость, что я невольно замедлил шаг… Что есть, подумалось мне, свобода? В сущности, как сказал Сен-Жон Перс, всего лишь приемлемая степень принуждения. Не более. И ради того чтобы одну степень принуждения, домашнюю, привычную, поменять на другую, ещё неведомую, чуждую, я оставлю родную страну? Брошу верную жену, любимых подруг и, наконец, животворный русский бардак, питающий соками наше великое искусство?! Нет! Как я буду жить среди этих странных англичан, которые говорят так, точно у них отнялась нижняя челюсть? А как любить британских женщин, похожих на переодетых полицейских?! Нет! Никогда!

– А что же композитор?

– Добежал – и ему дали убежище. Вы думаете, он теперь пишет музыку к голливудским фильмам? Ошибаетесь, коллега, он три раза в неделю ходит в ресторанчик «Борщ и слёзы», чтобы играть на пианино попурри из советских шлягеров, и счастлив, если кто-то бросит ему в кепку фунт или два. Иногда приглашают на Би-би-си, чтобы он рассказал, как в КГБ его зверски пытали, заставляя писать саундтреки к идеологическим киноподелкам, и он, чтобы продлили вид на жительство, врёт, будто на Лубянке ему грозили наганом и пугали Магаданом. На самом же деле, чтобы музыкально прильнуть к «Молодому Энгельсу», он изменил близкому человеку, став наложником заместителя председателя Госкино, мерзкого отроколюбивого старикашки! И это вы, сэр, называете свободой? В общем, вернувшись в Отечество, я поспрашивал знакомых, и мне нашли учительницу английского языка – вдову тридцати пяти лет, выпускницу ромгерма. Жила она, кстати, в элитном, как теперь говорят, доме с консьержкой, что по тем временам было такой же экзотикой, как сегодня охранник подъезда, одетый в железную кирасу и вооружённый алебардой. Звали её… ну, допустим… Кира Карловна. Она, между прочим, приходилась внучкой одному из знаменитых сталинских наркомов.