– Если вы за него возьметесь, то напрячься придется очень серьезно.
– Раз надо, значит, напрягусь.
– Вы сможете достать то, чего нигде нет?
– Как это? – не понял Бонч-Бруевич. – Как можно достать то, чего нигде нет?
– То-то и оно! – лукаво прищурясь, но строгим голосом продолжал Ленин. – И это еще не все. О том, что вы будете это нечто искать, не должна знать ни одна живая душа.
– Сдаюсь, – умоляюще поднял руки Бонч-Бруевич. – У нас сейчас много чего нет, но если то, что вы имеете в виду, искать под большим секретом, то как же его найдешь?!
– Ага, сдаетесь! – захохотал Ленин. – А еще управделами Совнаркома! Я-то думал, что для вас нет ничего невозможного, а вы спасовали. Ладно, батенька, не буду вас больше мучить. Речь идет о детском празднике, который я хочу устроить в лесной школе. Елка там есть, но нет ни игрушек, ни хлопушек, ни гирлянд, ни конфетти. Я уж не говорю о подарках! Так вот надо раздобыть костюмы для Снегурочки и Деда Мороза, а также хлопушки, игрушки, гирлянды, маски, и, конечно же, побольше конфет, пряников, печенья и других сладких вкусностей. Сможете?
– Да-а-а, это действительно то, чего нигде нет, – задумчиво поскреб бороду Бонч-Бруевич. – Бронепоезд или десяток пулеметов – это я достать могу, но игрушки и хлопушки… Что ж, придется напрягаться, и, как вы правильно заметили, очень серьезно.
– Судя по всему, расходы предстоят немалые, а так как это наша частная инициатива, то давайте рассматривать это как складчину. Вот вам моя доля, – протянул Ленин несколько банкнот. – А что касается секретности операции, то прошу отнестись к этому с полной серьезностью: никто не должен знать, куда вы будете отправлять все эти игрушки, пряники и хлопушки.
– Понимаю, – кивнул Бонч-Бруевич. – Взять след я никому не позволю, и никто не будет знать, где этот праздник встречаете вы.
– Вот и прекрасно. О дате и времени выезда я сообщу дополнительно.
– Я пошел, – двинулся к выходу Бонч-Бруевич, потом вдруг остановился, покрутил головой, досадливо поскреб бороду и, держась за ручку двери, обернулся к Ленину. – Вы меня извините, но самого главного я так и не понял: какой праздник мы будем отмечать. Если Новый год, то опоздали – мы же в феврале этого года перешли на григорианский календарь. Если Рождество – то в самый раз, но мы неоднократно заявляли, что являемся воинствующими атеистами, и отмечать поповский праздник большевикам вроде бы не с руки.
– Вы правы, с Новым годом мы опоздали – на дворе уже 1919-й, – успокаивающе приобнял своего давнего друга Ленин. – Если вы помните свое беззаботное детство, то вся православная Русь вначале отмечала Рождество, которое плавно переходило во встречу Нового года. И это было логично: сначала Иисус родился, а потом, много лет спустя, летоисчисление стали вести от Рождества Христова. Россия этому отчаянно сопротивлялась, и лишь при Петре I, на рубеже ХVIII века, Новый год стали встречать не 1 сентября, а 1 января. С переходом на григорианский календарь эта традиция разрушилась и сложилась противоестественная ситуация: сначала наступает Новый год, а потом рождается Христос. Из-за этой путаницы Новый год мы еще не научились встречать, а Рождество – разучились. Но дети-то тут при чем? Им-то какое дело до этой неразберихи с календарями? Вот я и подумал: раз встречу Нового года мы проворонили, надо устроить им елку неделей позже. А то, что это будет в канун Рождества, то это случайное совпадение. Вы понимаете: сов-па-де-ни-е, – произнес он по слогам. – И пусть ваша атеистическая совесть спит спокойно, – улыбнулся он и подтолкнул Бонч-Бруевича к двери.
Бурная деятельность, которую развил Владимир Дмитриевич по добыванию шариков, игрушек и хлопушек, не осталась незамеченной, но он отчаянно отбивался от объяснений, уверяя, что речь идет о создании музея народных ремесел, куда со временем должны попасть не только елочные украшения, но и ложки, матрешки, прялки, самовары и прочая избяная утварь. Как бы то ни было, но за несколько рейсов все добытое добро было отвезено в Сокольники, и там полным ходом шла подготовка к празднику.
И вот настал день, когда радостно возбужденный Ленин вызвал Бонч-Бруевича и, понизив голос, спросил:
– Как там, все готово?
– Готово, Владимир Ильич. Там все готово и вас с нетерпением ждут.
– Очень хорошо! – азартно потер он руки. – Едем двумя машинами. Сперва – вы, а через часик – мы: я решил захватить с собой Марию Ильиничну. Не возражаете?
– Я-то не возражаю. А вот как на это посмотрит Дзержинский?
– Дзержинский? При чем здесь Дзержинский? – недоуменно вскинул брови Ленин.
– Насколько мне известно, еще после августовского покушения чекисты начали разрабатывать инструкцию, в соответствии с которой, в целях безопасности, категорически возбраняется ездить в одной машине более чем одному члену правительства. Это правило распространяется и на членов семей руководителей партии и правительства.
– А мы ему ничего не скажем! – махнул рукой Ленин. – Мы вообще никому ничего не скажем. Никто не должен знать, куда, когда и зачем мы едем!
– Хорошо, – словно что-то предчувствуя, вздохнул Бонч-Бруевич. – Тогда я пошел, вернее, поехал.
– Ждите нас к вечеру… И поаккуратнее на дороге! А то я вас знаю: как только оказываетесь в автомобиле, воображаете его птицей-тройкой, а себя – тем самым русским, который никак не может без быстрой езды.
На том и порешили… В начале четвертого Бонч-Бруевич позвонил своему неизменному шоферу, бывшему матросу Рябову и велел подавать машину. От охраны он отказался, но револьвер на всякий случай взял.
До Красных ворот доехали без приключений, а вот у трех вокзалов началась какая-то чертовщина. По более или менее расчищенным тротуарам гуляла праздношатающаяся публика, среди которой легко угадывались и так называемые «бывшие», и невесть откуда взявшиеся молодые парни в матросских клешах, с фиксами в зубах и с нарочито длинными челками, выбивающимися из-под фасонистых фуражек.
– Они же должны быть в армии, – недоумевал Бонч-Бруевич. – На фронтах на учете каждый штык, каждая шашка, мы призываем пятидесятилетних рабочих, а эти бугаи фланируют по улицам, и у каждого в кармане, кроме кастета, есть кое-что посущественнее. Нет, с этой воровской братвой надо что-то делать! Одна милиция с ней не справится. Без чекистов здесь не обойтись. Ну вот, опять свистят!
И Бонч-Бруевич, и Рябов давно обратили внимание на то, что как только машина успевала поравняться с группой таких парней, раздавался пронзительный свист. Метров через сто – снова такая же группа и снова – свист. Создавалось впечатление, что эти люди следят за автомобилем и передают его от заставы к заставе или от поста к посту, выбирая наиболее удобное время для нападения.
– Не нравятся мне эти свисты, ох, не нравятся, – процедил сквозь зубы Бонч-Бруевич, сжимая рукоятку нагана. – Надо предупредить Гиля, чтобы вез Ильича другим путем.
Добравшись до лесной школы, Бонч-Бруевич тут же кинулся к телефону и стал названивать в кремлевский гараж. Когда ему сказали, что машина с Лениным выехала за пределы Кремля полчаса назад, он прилип к окну, вглядываясь в темноту и ожидая вспышки автомобильных фар.